Армандо Салинас - За годом год

Оба друга, побродив по запущенному кладбищу, направились в бильярдные при кафе на Санта-Энграсия поискать там Антона и Неаполитанца.

Это было тихое кафе с мраморными столиками. Парочки влюбленных сидели на первом этаже. Игроки в бильярд и картежники собирались на втором.

В пять часов вечера в зале первого этажа кафе не оставалось ни одного свободного места. Влюбленные парочки, женихи и невесты занимали места еще днем, заказывали по чашечке кофе и заводили нескончаемые разговоры о своих будущих квартирах и капиталах. Наговорившись вдоволь, они умолкали; некоторые поглаживали друг друга под столом, жали руки.

Хоакину становилось нестерпимо жаль этих влюбленных, может, потому, что он привык видеть их здесь каждое воскресенье.

— У нас в Испании вся молодежь просто одержима сексуальным вопросом. Женщины защищают свою невинность больше, чем саму жизнь, — утверждал Антон.

— Все дело в том, что невинность — единственное их достояние. Один мой приятель по цеху, его зовут Энрике, считает, что испанским женщинам вбили в голову, будто единственное подходящее для них ремесло — это замужество, — вступил в разговор Хоакин.

— Я знаю одну торговку рыбой, она уверяет, что невинность и честь — одно и то же. Ей неважно, где и как ее будут щупать. Но насчет прочего и не думай. Пока, говорит, у меня все цело, я так же честна, как непорочная дева.

На второй этаж заведения вела крутая винтовая лестница. Она приводила как раз к дамскому и мужскому туалетам.

В глубине зала ровными рядами выстроились столики для игроков в карты и домино.

— Сыграем партию в шахматы? — предложил Антон Хоакину.

— Какие к шуту шахматы! Если хочешь, сгоняем партийку в бильярд. Не то я смываюсь, — сказал Неаполитанец.

— Конечно, в бильярд, — поддержал приятеля Рыбка. Он тоже не умел играть в шахматы.

— Ну, как твои гороховые дела? — поинтересовался Хоакин у своего друга.

Неаполитанец работал в лавочке на улице Анча де Сан-Бернардо и был любимым приказчиком хозяина. Если хозяин, вешая ветчину, клал на весы толстую бумагу, Неаполитанец ухитрялся подсунуть две, притом еще толще.

— И ведь магазин-то не твой. Ну и хапуга ты уродился, — смеялся Антон.

Пока Неаполитанец и Рыбка смотрели в окно на улицу, Хоакин поинтересовался у Антона насчет отца.

— Ему дали тридцать лет, как я и предполагал. Перевели теперь в Бургос. Он нам написал, просил прислать одеяло.

— А как он там?

— Совсем высох, можешь себе представить, но мы обратимся в Военный совет с просьбой пересмотреть дело.

— А как твоя мать?

— Сам знаешь, какая она упорная и настойчивая. Но больше всех старается сестра. Когда-нибудь она накличет на нас беду своими протестами.

— Ну так что? Сыграем партийку? — Неаполитанцу и Рыбке наскучило разглядывать улицу.

— Давай.

Антон, прежде чем начать игру, набелил мелом кий.

— Слышали о вчерашней заварухе в Комерсио? — спросил он. — Кто-то крикнул: «Да здравствует Республика!» — и такая кутерьма поднялась!

— У нас на заводе появились листовки, — сказал Хоакин.

— Да, сейчас все готово вспыхнуть, как порох. Так сказала одна клиентка моего дяди, а у нее муж военный, — заметил Рыбка.

Неаполитанец купил у лоточника сигарету из светлого табака и пускал колечки дыма.

— Я сторонник брюха и жратвы. Единственное, что я хочу, — это отпирать замки своей собственной лавочки. А на остальных мне плевать. Пускай сами выкручиваются как умеют. Мне никто никогда ничего не дает даром.

— Похоже, немцы начинают показывать зад.

— Напрасные надежды. Все они на один лад: и французы, и немцы, и американцы — все. Эти политиканы только и делают, что обжираются. Но хоть они и мерзавцы, зато видят далеко вперед, подальше, чем отсюда до Лимы.

Раздавались сухие удары кия по шарам. Из проема винтовой лестницы доносилась модная песенка.

Антон ухитрился положить подряд пять шаров. В углу бранились игроки в домино.

— Если бы ты не позволил отрубить шестерочного дупля, мы бы обязательно выиграли!

Рыбка сообщил, что мечтает уехать в Каракас.

— Отлично было бы туда смыться. В день можно выколотить до двадцати боливаров. Нам написал дядя, брат отца, он живет в тех краях. Уверяет, что, если есть работа, можно прилично жить.

— Один боливар равен двум дуро, а то и больше, — заметил Антон.

Неаполитанец глубоко затянулся.

— Ну и ну! — воскликнул он. — Все время болтаете только про Испанию и сами же хотите убежать отсюда. Шут вас разберет.