Армандо Салинас - За годом год

Он оторвал взгляд от станка и посмотрел на металлические фермы в пролете цеха. Свет лился через зеленоватые стекла, усеивая пол маленькими солнечными квадратиками.

С минуту он прислушивался к шуму в цехе. Стоял стук и звон инструментов, мерный гул работающих станков, раздавались распоряжения мастеров, изредка работницы затягивали песню, скрипели вагонетки.

Хоакин работал в главном корпусе завода. Пятьдесят токарных станков различных размеров. Двадцать фрезерных. Десять автоматических строгальных. Десяток механических пил. Сверлильные, шлифовальные станки. Испытательные стенды для моторов. Столяры, электрики, слесари, чертежники, химик. Два инженера и пять техников. Административный отдел. Контора управляющего. Два грузовика с газогенераторами. Пикап марки «форд» и четыре водителя. И пятьсот рабочих: мужчин, женщин, подростков.

— А ну, прекратите петь, это запрещено! — кричал мастер работницам. — Не пытайтесь провести меня, — заявлял он ученикам.

Женщины умолкали, и мастер прохаживался мимо них, придирчиво рассматривая работу.

— Петь даже запрещают. По-ихнему, надо вкалывать без отдыха целый день за какие-то поганые четыре дуро, — пробурчал токарь, работавший рядом с Хоакином.

Хоакин молча установил линейку, которую держал в руках. Вставил резец в револьверный суппорт и пустил станок на малых оборотах. Стальная стружка, закручиваясь штопором, вилась вокруг шпинделя.

— Подай мне калибровку, Энрике.

— Ну как люди не станут лодырничать? — сказал Энрике, передавая Хоакину калибровку. — Заколачивают деньги на халтуре, а в рабочее время знать ничего не хотят.

— Ты все еще живешь у Аугусто? — спросил Хоакин Энрике.

— Да, все там, но мне уже осточертело. Аугусто хороший товарищ. Это он меня тут устроил, по дома у него слишком мало места на всех.

Оба рабочих помолчали; Хоакин замерял калибровкой деталь.

— Еще надо снять пять десятых, — сказал он.

— Селестино, Селестино, жена звонит тебе! — крикнул мастер со своего места.

Селестино и Антонио пилили доски рядом со станком Хоакина. Селестино работал старшим столяром, Антонио — подсобным. Селестино был лет тридцати, смуглый, худой. Женат, имел трех детей. Скоро ожидался четвертый. Прошло всего несколько месяцев, как его выпустили из тюрьмы.

— Меня обвинили в помощи восставшим, — объяснил он.

Селестино умел и любил поговорить, ученики его просто обожали. Он собирал их в обеденный перерыв и рассказывал истории времен войны.

— Я служил в кавалерии, был как конник Буденного в русскую революцию.

Селестино и Антонио были двоюродными братьями. Антонио вовсю старался вернуть своего брата в лоно церкви. Он носил ему пропагандистскую литературу, которую распространяли католические организации среди рабочих.

— Ну, парень, прямо не верится, что ты мой брат. Чисто восковая свечка, — недоумевал Селестино, когда Антонио всучивал ему листовку, распространяемую католическими группами.

— Там на собраниях говорят обо всем и совершенно свободно. Вот пришел бы хоть раз, сам убедился бы, — возражал Антонио.

— Рассказывай эти байки другим. Мне бы побольше зашибить денег, а не читать энциклики.

Селестино, поговорив по телефону, подошел к Энрике.

— Видал писульки, которые таскает мой братец? Втемяшил себе в башку, что пойдет на собрание священников и рабочих.

— Хорошенькое сочетание, — рассмеялся Хоакин.

— А может, ему там интересно, — заметил Энрике.

— Звонила жена. Передала, что мальчику стало лучше, — сказал Селестино.

Энрике достал табакерку и предложил товарищам закурить. Трое рабочих неторопливо свернули самокрутки.

— Осторожно, — сказал Хоакин. — Мастер идет.

— Этому стоило бы дать как следует, — процедил Селестино.

Мастер медленно шел между станками.

— Эй, Селестино, ты уж полчаса как чешешь языком. Пора бы и поработать.

— На любой работе бывает перекур. Я только закурил с ребятами, — возразил столяр, снова принимаясь пилить доски.

— Ну, как идут дела? — спросил Хоакин у Энрике.

— Плохо. Вчера слушал Би-би-си. Немцы под самым Парижем.

— Я слышал, французы плохо отнеслись к нам во время войны. Оставили нас в беде, пока немцы и итальянцы вовсю слали своим вооружение.

— Да, это правда, Хоакин. Теперь они за это расплачиваются. Но французские рабочие в этом не виноваты. Рабочие во всем мире такие же, как мы. Радуются и печалятся одному и тому же и борются за одно и то же. Я знавал и французов, и немцев, которые лезли под пули вместе с нами под Усерой. И итальянцев тоже.