Себастьян Фолкс - И пели птицы...

Уир сглотнул, облизал губы.

— Беда только в том, что его «вклад» и мой уж больно сильно отличаются.

Стивен, наблюдая за ним, любовно покачивал головой.

— Знаете, чего я особенно боялся? — сказал он. — Меня пугала мысль, что кто-то из них может оказаться живым.

Уир усмехнулся:

— Пролежав там столько времени?

Стивен ответил:

— Такие случаи известны. — Но тут ему пришла в голову новая мысль. — А где Бреннан? Вы видели его после нашего возвращения?

— Нет.

Стивен прошелся по траншее, отыскивая его. Бреннан тихо сидел на огневой приступке вблизи землянки, которую делил с полудюжиной других солдат.

— Мне очень жаль, Бреннан, — сказал Стивен. — Для вас это было ужасно. Вы вовсе не обязаны были идти с нами.

— Знаю. Я сам захотел. Теперь мне полегчало.

— Полегчало?

Бреннан кивнул. Стивен смотрел сверху вниз на его узкую голову с черными сальными волосами. Он поднял к Стивену спокойное лицо.

— По крайней мере вымойте руки, Бреннан, — сказал Стивен. — И хлоркой протрите. Если хотите, отдохните немного. Я скажу сержанту, чтобы освободил вас от нарядов.

— Да все в порядке. Я чувствую себя везунчиком. Помните, в прошлом июле я слетел с приступки, когда разорвалась мина, и ногу сломал? А потом смотрел, как вы все вылезаете из траншеи. Мне тогда повезло.

— Верно, и все же мне жаль вашего брата.

— И с ним порядок. Я нашел его, вот что главное. Не оставил лежать там. Вернул сюда, теперь его похоронят, как полагается. У него будет могила, на которую смогут приходить люди. Я смогу прийти, положить цветы — когда закончится война.

Уверенность Бреннана в том, что он доживет до конца войны, удивила Стивена. Когда он уходил, Бреннан негромко запел ирландскую песню, ту же, которую пел в утро перед наступлением. У него был хрипловатый ровный тенор, и песен он знал много.

Всю ночь он пел для брата, которого на руках вынес к своим.

В ресторане булонского отеля «Фолкстон» сидела шумная компания молодых офицеров. Многие из них провели на фронте не больше полугода, но уже запаслись историями, которые будут рассказывать друзьям и родителям. Война складывалась для них не худшим образом. Они видели увечья и смерти; прошли такие испытания холодом, сыростью и усталостью, какие раньше им казались непосильными, и все же чередование службы на передовой с регулярными побывками дома представлялось им разумным — во всяком случае пока. Они пили шампанское и хвастались друг перед другом тем, что сделают, когда доберутся до Лондона. В прошлогодней кошмарной бойне они поучаствовать не успели; механизированного истребления, которое ожидало их через несколько месяцев в непролазной грязи Фландрии, предвидеть не могли. Ужасы нынешнего затишья перенести было можно, молодые люди уцелели, это наполняло их радостным трепетом, и они, хмельные от облегчения, согревали им друг друга. Звуки их голосов возносились к люстрам ресторана, словно щебет скворцов.

Стивен слушал их, пока у себя в номере на втором этаже отеля писал письмо Жанне. Фляжка, в которую он перелил в Аррасе остатки своего виски, почти опустела, пепельница переполнилась. В отличие от его солдат, писавших домой ежедневно, опыта переписки он практически не имел. Солдатские письма, которые он устало читал, состояли из обращенных к родным уверений в том, что у них все хорошо, комментариев относительно содержимого полученных из дома посылок и просьб сообщать побольше новостей.

Стивен не думал, что Жанна нуждается в уверениях о его благополучии; подробности окопной жизни тоже навряд ли могли доставить ей удовольствие. Упоминать Изабель он себе запретил и полагал разумным писать лишь о том, что у него и Жанны было общего. То есть об Амьене, его жителях и уцелевших домах.

На самом деле ему хотелось объяснить Жанне, что она — его ближайший, если не считать Майкла Уира, друг. А поскольку в следующем месяце его запросто могли убить, он не видел причин молчать об этом. И Стивен написал: «Ваши письма значат для меня очень много, они — единственная моя связь с миром вменяемых людей. Спасибо за Вашу доброту. Ваша дружба помогает мне выжить».

А затем разорвал листок и бросил клочки в корзинку для бумаг. Жанне вряд ли понравятся такие речи, опрометчивые и пошлые. Он должен быть более церемонным, по крайней мере, какое-то время. Стивен сложил руки на столе, опустил на них голову и попытался вытянуть из памяти удлиненное умное лицо Жанны.

Что она за женщина? Что ей хотелось бы услышать от него? Он представил себе ее темно-карие глаза под изогнутыми бровями. В глазах светился ироничный ум, но и способность к великому состраданию. Нос почти такой же, как у Изабель, а вот рот шире и губы немного темнее. И подбородок более заостренный, хоть и маленький. Выразительные черты, общая пасмурность облика и неприступность взгляда сообщали Жанне нечто мужское, однако красота ее бледной кожи, не такой прозрачной, как у Изабель, а напоминавшей ровный тон слоновой кости, говорила о редкостной утонченности натуры. Стивен не знал, как к ней подступиться.