Джеффри Арчер - Лишь время покажет

Гарри задумался было, не спит ли, случаем, и Смоленый, но тут же получил ответ на свой вопрос.

— Нечего там торчать, Гарри, — послышался голос, — заходи внутрь, пока не закоченел до смерти.

Мальчик открыл дверь вагона. Смоленый Джек уже чиркал спичкой, пытаясь зажечь свечу. Гарри плюхнулся на сиденье напротив.

— Ты сбежал? — спросил его Смоленый.

Этот прямой вопрос настолько застал Гарри врасплох, что он замешкался.

— Да, — наконец выпалил Гарри.

— И поэтому пришел рассказать мне, по какой причине принял столь важное решение.

— Я ничего не решал, — возразил Гарри. — Все решили за меня.

— И кто же?

— Его зовут Фишер.

— Учитель или ученик?

— Староста нашей спальни, — поморщился Гарри.

Затем он рассказал Смоленому обо всем, что произошло за его первую неделю в школе Святого Беды.

И снова старик застал его врасплох.

— Это моя вина, — заключил он, когда рассказ подошел к концу.

— Почему? — удивился Гарри. — Вы не могли сделать для меня больше, чем уже сделали.

— Нет, мог, — возразил Смоленый. — Мне следовало подготовить тебя к такому виду поведения в обществе, которым не может похвастаться ни один другой народ на земле. Мне стоило подробнее остановиться на важности галстука старой школы [17] Галстук старой школы — символ уз, связывающих выпускников одного привилегированного учебного заведения, и их принадлежности к правящему классу. , а не на географии и истории. Я отчасти надеялся на перемены после войны, которая должна положить конец всем войнам [18] Войной, которая должна положить конец всем войнам, называли Первую мировую. Выражение в 1914 г. ввел в употребление Герберт Уэллс, утверждавший, что войнам может положить конец только разгром немецкого милитаризма. Изначально оно имело идеалистический характер, но впоследствии приобрело иронический оттенок. , но в школе Святого Беды все, очевидно, осталось по-старому. — Задумчиво помолчав, он наконец спросил: — И что же ты собираешься делать дальше, мальчик мой?

— Убегу в море. Я завербуюсь на любой корабль, который меня возьмет, — заявил Гарри, пытаясь придать своему голосу бодрость.

— Прекрасная мысль, — одобрил Смоленый. — Почему бы и не сыграть на руку этому Фишеру?

— Что вы имеете в виду?

— Ну как же, ничто так не порадует Фишера, как возможность рассказать дружкам, что у уличного попрошайки оказалась кишка тонка — с другой стороны, а чего вы ждали от сына портового рабочего и официантки?

— Но Фишер прав. Я ему неровня.

— Нет, Гарри, твоя беда в том, что Фишер сам понимает: это он тебе неровня и никогда ею не станет.

— Вы хотите сказать, что мне следует вернуться в это ужасное место?

— В конечном счете это решение никто не может принять за тебя, — заметил Смоленый. — Но если ты будешь убегать при всякой встрече с фишерами этого мира, то закончишь, как я, оставшись просто в числе участников жизненного забега, как выразился твой директор.

— Но вы замечательный человек, — возразил Гарри.

— Я мог бы им стать, — поправил Смоленый, — если бы не сбежал, когда встретился со своим Фишером. Но я предпочел легкий выход и думал при этом только о себе.

— А о ком еще нужно думать?

— Для начала о твоей матери, — сказал Смоленый. — Вспомни о жертвах, на которые она пошла, чтобы дать тебе возможность достичь в жизни чего-то большего. Потом, есть еще мистер Холкомб — если он узнает, что ты удрал, то, вероятно, сочтет это своей виной. И не забудь о мисс Манди, которая просила об одолжениях, выкручивала руки и потратила бессчетные часы, убеждаясь, что ты достаточно хорош, чтобы заслужить эту стипендию хориста. И, раз уж речь зашла о всех за и против, я предложил бы тебе, Гарри, поместить Фишера на одну чашу весов, а Баррингтона и Дикинса на другую. И я подозреваю, что первый вскоре поблекнет до полного ничтожества, в то время как последние останутся твоими близкими друзьями до конца дней. А если ты смоешься, им придется постоянно выслушивать напоминания Фишера о том, что ты оказался вовсе не тем человеком, за которого они тебя принимали.

Некоторое время Гарри молчал. Затем медленно поднялся на ноги.

— Спасибо, сэр, — произнес он и, не добавив больше ни слова, открыл дверь и вышел наружу.

Мальчик медленно прошел вдоль причалов, снова разглядывая огромные торговые суда, которые вскоре все отправятся в далекие порты. Он не ускорял шага, пока не добрался до ворот верфи, а там перешел на бег и устремился обратно в город. К тому времени, как он оказался у школьных ворот, те уже были открыты, а часы в большом зале готовились пробить восемь раз.