Дмитрий Руденко - Станция Университет

— Луис Альберто, я могу простить тебя!

Потом было еще что-то вроде: «Не волнуйся!», «Скоро все будет хорошо!», «Мы ждали этого так долго!». В общем, счастливый финал. Марианна навек обрела любовь. Экран погас. Бабушка Оля, а с ней и миллионы телезрителей, смахнув слезы умиления, тут же ощутили пустоту. Но лишь на миг! Потому что нас ждали новые сериалы — «Просто Мария», 150 серий, и «Дикая Роза», 200 серий! А еще на подходе был 22-серийный «Возвращение в Эдем»!

Я познакомился с однокурсником Женей Лаврентьевым (Лаврик), соавтором письма султану Брунея. Лаврик тоже, кстати, поступил по списку Примакова. Чтобы стать заметным, он не ударил пальцем о палец. Длинный, на голову выше всех, и немного наклоненный вперед, словно Пизанская башня, Женя вальяжно шлифовал паркетные коридоры факультета шикарными желтыми, на широкой подошве и на шнуровке, высокими, огромного размера ботинками Dockers, стоившими на толкучке в «Лужниках» несметных денег. Вельветовые штаны, коричневый кожаный пиджак… Стиляга! Частью стиля было чуть уловимое пренебрежение ко всему, легкий нигилизм, другими словами. Он совсем не походил на экономиста. Скорее какой-то творческий работник. Впрочем, он и стал потом кинорежиссером. С небольшой охотой, я бы даже сказал, неприветливо впускал Женя в свой мир новых людей. Вероятно потому, что со старыми друзьями чувствовал себя комфортно, а от добра добра не ищут. Надо было постараться, чтобы приглянуться Евгению, а для этого следовало как-то выделиться.

Мне это не удавалось. Я неизменно оказывался на периферии его внимания. Меня он просто не замечал. И так бы, скорее всего, и не заметил, если бы не Остапишин. Саша своей жизнерадостностью завоевал любовь Жени с избытком. Избытком был я.

Лаврик жил с родителями и братом в четырехкомнатной квартире на Ленинском. Был он студентом открытым, поэтому, чуть родители за дверь, Женя с друзьями — домой, благо от МГУ рукой подать. А друзья были голодными и бессовестными — тут же потрошили холодильник «Розенлев», причем до основания. В ход шли куриные окорочка, замороженные пельмени и сосиски! Родителям не оставалось ничего.

Женя вообще легко отдавал квартиру на растерзание. Однажды весь паркет в квартире вспорол анонимный танцор, решивший, что прыгать в ритм музыке эффектнее в горнолыжных ботинках. В другой раз из потолка с корнем вырвали люстру и раскокали бачок финского унитаза… Кто-то додумался засунуть в микроволновую печь десяток яиц и забыл про них. Раздался мощнейший взрыв, дверцу микроволновки оторвало, а потолок, стены и пол ровным слоем покрыла липкая желтая пленка — продукт взрыва. Наконец, Женин одноклассник Ерванд, изрядно выпив, почему-то вздумал принять душ, а за это время постирать одежду в стиральной машине. До сих пор неясно, в самом ли деле Ерванд рассчитывал на то, что за время короткого энергичного обливания машина не только постирает, но и высушит белье? Может и так… До стирки, однако, не дошло: загружая вещи, Ерванд положил их на барабан, а не в барабан машины. Поэтому, включившись, электрический аппарат тут же заглох, намертво зажевав белье. Хуже того, электродвигатель стиралки заклинило. В общем, как сказала бы наша дворничиха тетя Паня, «отныне машина к ремонту не принадлежала». (Перлы тети Пани я очень любил.)

Все эти дикие безобразия Женины родители воспринимали стоически. Терпели и Ерванда. С ним я познакомился, когда он, студент Станкостроительного института, пришел по приглашению Лаврика к нам на факультет в гости. Он казался задумчивым интеллигентом, был высоким, немного грузным и близоруким, носил очки, которые постоянно и неуклюже поправлял указательным пальцем правой руки на переносице. Выпив водки под партой во время лекции по социологии, Ерванд, непринужденно задав басом пару громких вопросов лекторше, одним из которых был: «Зачем вы в шапке?», а она и впрямь была в меховой шапке, потерял интерес к предмету и решил прогуляться по учебному корпусу, попросив меня довести его до туалета. Мимоходом он неожиданно вздумал войти в соседнюю переполненную аудиторию математиков, где очкарик-профессор увлеченно вещал о формулах, рисуя на доске умопомрачительные графики. На секунду замерев у дверей, Ерванд, как мне почудилось, поймал нить монолога и, не смущаясь, плавно направился к профессору, положил по-дружески одну руку ему на плечо, прервав монотонную речь и вызвав оторопь в зале, другой аккуратно взял из ладони лектора мел и старательно, не спеша, дорисовал незаконченную извилистую синусоиду. Затем он торжествующе посмотрел вверх, на возвышающиеся амфитеатром ряды аудитории, выдержал театральную паузу, поправил очки на переносице и дал студентам бодрый совет на всю жизнь: «Главное, ребята, в этой жизни — волна!». Выходил Ерванд под овации, профессор аплодировал стоя.