Юрий Герт - Ночь предопределений

— Может быть, вы и правы… — произнес Феликс, когда они подходили к лодке, по-прежнему стоящей на берегу, прикованной цепью к вбитому в землю столбу. — Может быть…

Он произнес это еще и в настойчивой, неодолимой потребности ответить этому долгоногому акселерированному щенку, со своей баскетбольной высоты вздумавшему читать ему рацеи. Сбить его с ног, бросить плашмя на землю… «Может быть, вы и правы…» Это был только разбег, только формула, подобная боксерской перчатке, в которую прячут кулак. Он мог бы ему рассказать о том, чем были для него прошедшие десять лет, о своих надеждах, неудачах, компромиссах… Он мог многое рассказать ему, чтобы добраться в конце концов до этой злополучной пачки сигарет, хотя с нею действительно как-то неловко получилось… Мог рассказать — день за днем всю свою жизнь, в которой, в общем-то, ему нечего было стыдиться… Но это слишком бы смахивало на самооправдание, на как бы косвенное подтверждение его правоты. Черт с ним, не в том дело, на что это бы смахивало, он бы все равно ничего не понял, опыт не передается, даже дочери или сыну — все можно передать, и родинку над ухом, и голос, и походку, — все, все можно передать, только не опыт, уже он-то хорошо это знал… Но и это было не главное, почему он внезапно смолк. Он каким-то краем души почувствовал, что не только перед этим бомбистом — перед самим собой приготовленные слова окажутся неубедительными, лишенными веса. Здесь, под этим черным, посеребренным луной небосводом, посредине мира… Даже куда более важные, куда более масштабные события, о которых он мог рассказать, и они здесь как бы съеживались, приобретали другие размеры мельчали…

— Может быть, вы и правы… — Повиснув, эти слова неожиданно прозвучали как признание, как подтверждение и сдача.

— Может быть, вы правы, — повторил он, садясь на борт лодки. Волны, с шелестом накатывая на берег, негромко хлюпали под кормой. — Но все это немножко сложней, чем вам представляется. Вы слишком схематизируете. И потом почему вам не приходит в голову, что в двадцать пять, скажем, и в тридцать пять на некоторые вещи смотрят по-разному? Что происходит естественный процесс, который можно при желании рассматривать как измену самому себе, своим прежним идеалам, а можно — как неизбежный рост, повзросление?

— При желании, — проворчал Сергей, присаживаясь рядом. — Только надо его иметь, такое желание…

— Спорят не разные позиции, спорит разный опыт… — Он говорил вполне разумно, вполне убежденным тоном, но в то же время не верил ни одному своему слову.

«Вас нет, вас давно уже нет…» Все так просто, подумал он. Так просто…

Молчание длилось довольно долго.

— Вы бы все-таки рассказали, что там у вас… Что это был за человек и чего вы, собственно, хотели…

— А зачем? — Сергей склонил голову к плечу. — Зачем? Если всем — до лампочки? Все всем до лампочки?..

— Скверное выражение, — сказал Феликс, морщась. — Вы журналист, нужно чувствовать язык.

— Согласен. Только какие слова ни подыскивай, суть останется прежней.

— Так что же все-таки произошло?..

— Да нет, — взмахнул рукой Сергей, — все это слишком серьезно, чтобы так вот взять и рассказать. А главное — ни к чему это. — Он стукнул кулаком по борту. — Ни к чему.

— Ну-ну, — сказал Феликс. — Дело ваше.

Они помолчали.

— А вы тут зачем? — спросил Сергей. — Я видел — у вас книги, бумаги… Зигмунт Сераковский… Вы о нем пишете?

— Видите ли, — проговорил Феликс, помолчав, — это тоже… Слишком серьезно, чтобы так вот взять и рассказать… Да и как-то ни к чему. — Он почти слово в слово повторил слова Сергея. Вырвалось это само собой, непроизвольно, хотя со стороны, наверное, прозвучало довольно ехидно.

— Да-а, поговорили, — сказал Сергей. — Вы простите меня, — неожиданно произнес он застенчивой скороговоркой. — Я тут вам много кое-чего… — Он не смотрел на Феликса.

— Да нет, — сказал Феликс. — За что же?..

Со стороны дорожки, ведущей к берегу — они сидели к ней спиной, вполоборота — послышались, перебивая друг друга, весело разлетающиеся над ночной степью голоса.

Они все были здесь — все, кроме Айгуль, — и Карцев со своими архитектурными питомцами Беком и Верой, и Рита, и Спиридонов, тощий и неимоверно длинный, в окружении остальных торчащий наподобие грот-мачты какого-нибудь забулдыжного пиратского корабля. Единственное, чего не хватало ему для вящего сходства, это «веселого Роджера» со скрещенными костями. Вместо флага в руке у него была черная «граната», он вращал ею в воздухе, как булавой.