Юрий Герт - Ночь предопределений

Рита, сидевшая с ним рядом, расправила подол своего цветастенького халатика, разлетающегося на коленях.

— Вы что же, — сказал Феликс, — полностью отрицаете… в такой вот ситуации… свободу воли?

Самое время поговорить о свободе воли, подумал он. Впрочем, Жаик улыбнулся ему одобрительно, — он сидел на стуле, в одной руке держа чашечку с кофе, а другой полуобняв огромный портфель из порядком облупившейся кожи.

— Что вы?.. — проговорил Гронский, приставив к уху ладонь на манер старинного слухового рожка. — Свобода волн?.. — Брови его крутыми дугами вытянулись вверх.

— Да, свобода воли, — теперь уже упрямо повторил Феликс, чувствуя розыгрыш. — Вы что, совершенно в нее не верите?

Гронский сложил руки на животе, склонил набок голову, посмотрел на Феликса протяжным, одновременно как бы и дивящимся и соболезнующим взглядом — и, артистически выдержав паузу, кротко спросил:

— А вы?

Первым закатился Спиридонов, с восторгом взирая на своего шефа, за ним хохотнул Карцев, остальные заулыбались, в том числе и Жаик.

— А вы, значит, верите?.. — переспросил Гронский.

— В известных пределах… — пожал плечами Феликс.

То ли солнечный луч, преломясь в распахнутой створке окна, вспыхнул в толстом стекле очков Гронского, то ли на самом деле, как показалось Феликсу, в глазах у него блеснули бесовские огоньки.

— Но позвольте, — сокрушенно развел он руками, — в известных пределах… Это в каких — известных? Кому — известных?.. — Он окинул взглядом сидящих в номере, как бы заранее убежденный в их поддержке. — Положим, один человек у меня засыпает на десятой секунде, второй — на двадцатой, а третий… — Он улыбнулся. — О, для третьего мне требуется целых тридцать секунд!.. Это и есть известный предел?..

Он потрогал яблоки, горкой сложенные на тарелке, — одно, другое, и выбрал — небольшое, но самое спелое.

— Брависсимо! — в наступившей тишине хрипло произнес Спиридонов. Он гоготнул, никем, впрочем, не поддержанный.

— Это страшно!.. — поежилась Айгуль.

Вид у нее был совершенно обескураженный.

— Страшно?.. — осклабился Гронский. «Вот именно — осклабился, — заметил Феликс про себя. — И словцо-то дурацкое, а точнее не подберешь…» — Уверяю вас, страшно не это… Не какой-то длящийся полчаса или час сеанс… Вот когда в жизни мы подчиняемся внушению, когда один человек внушает нам любовь, другой — ненависть, а мы при этом полагаем, что действуем свободно, по собственной воле… Вот что, если хотите, страшно!

Он поискал глазами, куда бы выбросить огрызок яблока, и кинул в окно, в хиленький, тянувшийся перед гостиницей палисадничек.

— Ну, это уж, как говорится, из другой оперы, — произнес Феликс, испытывая раздражение из-за той путаницы, непроизвольной или намеренной, которую ощущал в словах Гронского и которую не в силах был так вот, сходу, распутать. — У вас все слишком уж широко трактуется… При чем тут, собственно, гипноз?..

— А как же?.. — вдруг с важностью сказала Рита. — Вы думаете, когда мы были с вами в магазине, и не одном, тут обошлось без гипноза?.. — Она возвысила голос, чтобы всем было слышно, и рассказала, как им удалось раздобыть те самые продукты, которые сейчас у всех были на виду: яблоки, курицу, кофе… — И это потому, что вы обладаете гипнотическими способностями, — заключила она уверенно. — Правда Геннадий Павлович?..

— Несомненно! — заорал Спиридонов. — Какое может быть сомнение?.. Вы только на него посмотрите!..

Но все уже и без того смотрели на досадливо пожимавшего плечами Феликса. Гронский хотел что-то сказать, но Айгуль его опередила.

— Хотите знать, в чем тут дело? — рассмеялась она и впервые за этот день прежним взглядом посмотрела на Феликса. — Тут дело совсем не в гипнозе, а в верблюдах!.. Да, да, в верблюдах!..

Она очень весело, с легкой, но явной примесью злорадства поглядывая на Риту, объяснила, что после вчерашнего вечера по городку разнеслось, будто здесь намерены вскоре сносить все дома, дворы и пристройки, строить новые, многоэтажные корпуса, где уже не будет возможности содержать скот, в частности — верблюдов, а он, Феликс, которого здесь многие знают, выступил против этого — и стал своего рода героем.

То ли вина и кофе изрядно было выпито, то ли разговор, достаточно отвлеченный поначалу зацепил каждого, но в суматошном, азартном споре, который охватил и как бы дополнительным жаром наполнил тесную комнатку, Феликсу померещился отзвук давних студенческих лет… А от студенческих лет мысль его скакнула к бомбисту, в котором тоже было нечто оттуда, из тех времен… Хотя в общем-то и не из тех…