Юрий Герт - Ночь предопределений

Он зря опасался, пещерка оказалась достаточно вместительной, хотя они стояли в центре нее кучно, почти впритирку, стесненные, впрочем, скорее окружавшей их темнотой, чем стенами. Воздух здесь был сухой, легкий, без примеси затхлости. Электрическое пятно то мягко стлалось по гладкой стене, то надламывалось, наскочив на выступ, то ныряло в неглубокую нишу. Иногда оно мутнело и расплывалось, уходя в густой мрак боковых гротов.

Жаик заговорил о несторианах, бежавших сюда из-за моря, о паломниках-мусульманах… Но Феликсу было трудно представить себе людей, о которых он мало что знал, и трудно представить, особенно после зрелища, которое открылось перед ними там, наверху, что эту земляную нору можно считать храмом. Правда, что-то шевельнулось в нем, когда Бек принялся толковать о крестово-купольной композиции, и тут выяснилось, что четыре боковых грота и есть рукава креста. Что же до выступов, сказал он, то это самые настоящие трехчетвертные колонны, и даже показал, устремив луч фонарика вверх, на следы капителей. Карадон-Ата была известна Беку по книгам. Сквозь его неизменную сдержанность прорывалась радость долгожданной встречи. В одной из ниш он даже на колени опустился, чтобы продемонстрировать позу молящегося паломника и наглядно пояснить, с какой целью эти ниши были вырублены. Он даже начал отыскивать на куполе следы звезд, которыми тот был некогда расписан шестиугольные охряные звезды по лимонно-желтому полю, они же «Соломонова печать», они же солярные знаки… Но Сергей, до того внимавший Беку с безупречной деликатностью, тут позволил себе заметить, что знаки — знаками, а у них есть некоторые обязательства, своего рода долг перед юбиляром… И его все поддержали.

Только Карцев, заметил Феликс, остался в мечети, когда все вышли. Чиркая спичками (фонарик унес с собой Жаик), он словно пытался что-то разглядеть, ухватить, озираясь вокруг, и лицо у него при этом было точь-в-точь как в ту минуту, когда он ощупывал ржавый от времени койтас. Уходя последним, Феликс хотел его окликнуть, но решил, что не стоит ему мешать.

Кто чувствовал себя если не юбиляром, то во всяком случае вторым после юбиляра лицом, так это Кенжек. Из дорожного холодильника, встроенного им самолично в «рафик», отправлявшийся, случалось, в дальние поездки, были вынуты охлажденные до колотья в ладонях бутылки, а с ними — то самое увесистое, благоуханное пергаментное полено, которое столь удачно вручил вчера Гронскому Сергей, и помимо того не слишком разнообразная, но обильная снедь, добытая Кенжеком в поселке по заданию Гронского после того, как на ступеньках столовой оформилась мысль о Карадон-Ате. Но чем он окончательно покорил всех, включая и Спиридонова, считавшего себя отчасти ущемленным бурной энергией Кенжека в правах администратора, так это досками-трехдюймовками, похищенными в том же поселке: они отлично годились на дрова.

Костер разожгли внизу, на терраске, в том месте, где, по утверждению Жаика, раскладывали огонь паломники — в гроте, расположенном сбоку от входа в мечеть. Феликс настрогал вкусно пахнущие сосной лучинки, аккуратно сложил их «колодцем», сложил даже с излишней тщательностью, потому что не было ни дождя, ни метели, и дрова из досок вышли отменные, смолистые и сухие, но он сложил их колодцем и подумал, поднося спичку к нижней лучинке, что, пожалуй, не складывал такого колодца уже двадцать с чем-то там лет.

Неужели? — поразился он с испугом. — Двадцать лет?.. Но увидел вдруг не тех ребят, которые в прожженных костром, простреленных угольками шинелях мелькнули где-то рядом… Они, но как бы и не они… Сердце у него застучало. Красноватые жилки побежали поперек лучинок. Одна из них, разгораясь, пальнула искрой ему в лоб.

— А я и не знала, что вы так умеете! — Смеясь, Айгуль присела рядом на корточки. Лицо ее, в багровых отсветах, погрубело, подбородок сделался тверже, скулы тяжелей, густые брови, смыкаясь у переносья, придавали всему облику резкость и силу. Степнячка… — подумал он. — И не будь на ней этой синтетики, и в руках — этого кружка колбасы, перехваченного шпагатом, и этого ножа… — Айгуль держала в руках колбасу и складной нож с широким лезвием: поблизости уже накрывали дастархан, расстилая на земле старые газеты, обнаруженные у запасливого Кенжека в багажнике.

Она перехватила его пристальный, заострившийся взгляд, смутилась, но глаз, полных горячего блеска, не отвела. Сегодня… — ударило ему в голову, когда она поднялась и, усмехнувшись чему-то, пошла туда, где готовилось пиршество. — Сегодня… — Он смотрел ей вслед, но чувствовал, что это «сегодня» относится не только к ней… К чему же еще?.. Если бы у него спросили, он бы не ответил.