Паоло Джордано - Одиночество простых чисел

Аличе делла Рокка ненавидела лыжи и все, что связано с ними. Ненавидела будильник, звонивший утром в семь тридцать даже в рождественские каникулы, своего отца, сверлившего ее взглядом, пока она завтракала, — обычно он нервно постукивал ногой под столом, будто требуя: поторопись! Ненавидела колючие шерстяные колготки, варежки, стеснявшие пальцы, шлем, туго, до боли сжимавший щеки и подбородок, и эти огромные, всегда тесные ботинки, в которых она двигалась, словно горилла.

— Выпьешь ты наконец свое молоко? — снова поторопил отец.

Аличе отпила совсем немного. Горячее молоко обожгло язык, потом пищевод и желудок.

— Ну что ж, сегодня станет ясно, что ты собой представляешь, — заявил отец.

«А что я собой представляю?» — задумалась она.

Потом он выставил ее на улицу, упакованную, точно мумию, в зеленый лыжный костюм, сверкающий спонсорскими лейблами. На улице было градусов десять мороза, а вместо солнца в туманной дымке, застилавшей все вокруг, виднелся только какой-то диск чуть темнее снега.

Она шла с лыжами на плече, глубоко проваливаясь в снег, и чувствовала, как урчит молоко в желудке. «Лыжи ты должна носить сама. И только когда станешь хорошей лыжницей, кто-то будет делать это за тебя…»

— Поверни лыжи другим концом, а то еще убьешь кого-нибудь, — приказал отец.

В конце сезона Лыжный клуб дарил ей фирменный значок с выпуклыми звездочками. Каждый год на одну звездочку больше: три серебряные звезды, а потом еще три золотые — ровно столько накопилось с тех пор, когда ей, четырехлетней, хотя и рослой, помогли забраться в кресло подъемника; к девяти годам она уже забиралась в кресло сама. Каждый год новый значок — дабы понимала, что добилась некоторых успехов и что близятся соревнования, одна только мысль о которых приводила ее в ужас.

Аличе думала об этом еще с того времени, когда звездочек у нее было всего три.

Обычно все собирались у подъемника ровно в восемь тридцать, к открытию спортивного комплекса. Ее заспанные товарищи по группе уже были там. Воткнув лыжные палки в снег, они опирались на них подмышками, безвольно свесив руки, отчего походили на пугала. Разговаривать никому не хотелось, а уж Аличе так меньше всех.

Отец пару раз довольно крепко прихлопнул ее по шлему, будто хотел вогнать в снег.

— Отталкивайся лучше. И помни: будешь спускаться — корпус вперед, поняла? Кор-пус впе-ред! — повторил он.

«Корпус вперед», — эхом отозвалось в голове Аличе.

Отец отошел, согревая дыханием сомкнутые ладони. Шагнул еще раз-другой, и туман проглотил его. Ему хорошо — он вернется сейчас в домашнее тепло читать свою газету.

Аличе со злостью швырнула лыжи на землю. Увидел бы это отец — при всех устроил бы ей скандал.

Прежде чем вставить ботинки в крепления, она постучала палкой по подошвам, сбивая налипший снег. И тут же ощутила позыв. Он просигналил острой болью, словно игла вонзилась в живот. Сегодня ей тоже не утерпеть, это ясно.

Каждое утро происходило одно и то же. После завтрака Аличе запиралась в туалетной комнате и тужилась, тужилась изо всех сил, чтобы выпустить из себя всю мочу без остатка. Долго сидела на унитазе, мучительно напрягая живот. От чрезмерного усилия что-то стреляло у нее в голове и казалось, глаза вот-вот вылезут из орбит, словно мякоть из сдавленной виноградинки. Она пускала из крана сильную струю воды, чтобы отец ничего не слышал, и, напрягаясь, сжимая кулаки, старалась выдавить из себя последнюю каплю.

И сидела так, пока отец не начинал стучать в дверь:

— Так что же, синьорина, ты закончила, наконец, или сегодня мы опять опоздаем?

Но все это не помогало. Уже наверху, на горе, она опять ощущала такой сильный позыв, что, сняв лыжи, приседала где-нибудь в стороне на снег, притворяясь, будто завязывает шнурки на ботинках. Подгребая к ним немного снега и не раздвигая ног, она облегчалась прямо в штаны. При этом все смотрели на нее, и Эрик, тренер, замечал:

— Как всегда, ждем Аличе.

Какое же это облегчение, думала она всякий раз, когда приятное тепло растекалось по холодным ногам.