Паоло Джордано - Одиночество простых чисел

— Будто он… нормальный, — выдохнула Аделе.

Голос у нее слегка дрожал, и Маттиа подумал, уж не плачет ли она? Впрочем, после того случая она часто плакала. Без всякого повода. Оттого, что мясо, которое она готовила, выходило слишком жестким, или потому, что в растениях на балконе завелись вредные насекомые. Какой бы ни была причина, огорчалась она всегда одинаково. Как будто не умела проявлять чувства по-другому.

— Учителя говорят, что у него нет друзей. Общается он только с товарищем по парте, все время проводит с ним. Вообще-то ребята в его возрасте куда-то ходят по вечерам, ухаживают за девушками…

— Ты думаешь, он… — прервала Аделе мужа.

— Ну…

Маттиа стал соображать, как можно было бы завершить эту фразу, но ничего не придумал.

— Нет, я так не считаю, — решительно сказала мать. — Может, я и предпочла бы, чтобы было так… Иногда мне кажется, будто что-то от Микелы перешло в него.

Отец глубоко и шумно вздохнул.

— Ты обещала, что мы больше не будем говорить об этом, — заметил он с некоторым раздражением.

Маттиа подумал о Микеле, ушедшей в никуда. Мысль о ней заняла лишь долю секунды, после чего его внимание переключилось на тусклое и искаженное отражение родителей на гнутой полированной поверхности подставки для зонтов.

Он принялся царапать ключами левый локоть, чувствуя, как один за другим щелкают по суставу зубцы ключа.

— Знаешь, что меня больше всего ужасает, — сказала Аделе. — Эти его отличные отметки. Только отличные, неизменно лучшие. Они пугают…

Маттиа услышал, как мать всхлипнула. Сначала раз, потом еще, а затем, похоже, уткнулась во что-то носом. Он представил, как отец обнимает ее, стоя посреди комнаты.

— Ему пятнадцать лет, — сказал отец. — Это коварный возраст.

Мать не ответила, всхлипывания становились все громче и сильнее, но потом постепенно стихли, и снова наступила тишина. Тогда он вошел в гостиную и, слегка сощурившись от яркого света, остановился в двух шагах от родителей. Они стояли обнявшись и с удивлением смотрели на него, как подростки, которых застали в самый неподходящий момент. На изумленных лицах читался вопрос: «Как давно ты уже здесь?»

Маттиа смотрел на какую-то точку между ними.

— У меня есть друзья, — сказал он просто. — В субботу иду на день рождения. — Затем вышел в коридор и исчез в своей комнате.

Татуировщик с подозрением посмотрел на Аличе и перевел взгляд на женщину со слишком темной кожей и испуганными глазами, которую девочка представила как свою мать. Он ни на секунду не поверил ей, но это его не касалось. Он уже привык к подобным фокусам и капризным подросткам. К нему идут все моложе и моложе, а этой вот нет еще и семнадцати, подумал он. Но не отказываться же от работы из-за какого-то там принципа.

Он указал женщине на стул, и она молча опустилась на него. Сидела прямо, сжимая в руках сумочку, так, будто вот-вот должна встать и уйти. Смотрела куда угодно, только не на иглу.

Девчонка не издала ни единого стона. Он спрашивал ее, больно ли, это был необходимый вопрос, но она, стиснув зубы, отвечала «нет».

Под конец он посоветовал ей не снимать бинт по крайней мере три дня и промывать рану утром и вечером в течение недели. Подарил баночку с вазелином и положил деньги в карман.

Дома, уединившись в ванной, Аличе приподняла крепивший бинт пластырь. Татуировке было всего несколько часов, а она рассматривала ее уже в десятый раз. С каждым разом волнение утихало, подобно луже, испаряющейся на ярком солнце. Теперь она размышляла лишь о том, как долго кожа вокруг рисунка будет оставаться красной. И в конце концов забеспокоилась — а вдруг она не приобретет нормальный цвет? На какой-то момент ее даже охватила паника. Но она отогнала прочь эти глупые мысли. Она устала от того, что каждый ее поступок неизменно оказывается непоправимым, бесповоротным. Про себя она называла это грузом последствий и была уверена, что во всем виноват ее отец, который столько лет вдалбливал ей в голову ненужные вещи.

Ей так хотелось жить без всяких предрассудков, как живут все ее сверстницы, со смутным ощущением собственного бессмертия. Она бы многое отдала, чтобы обрести легкость и беспечность, свойственные пятнадцати годам, но, пытаясь уловить эту беспечность, она вдруг обнаруживала, что ее время стремительно ускользает. В такие минуты ее мысли начинали бежать все быстрее и быстрее, а груз последствий становился просто невыносимым, подталкивая к капитуляции перед спонтанно принятым решением.