Кирилл Гольцов - Дом на цилиндрах

— Вот и славно. Значит, не зря мы вас столько отхаживали. Даже сильный вывих, который был у вас на ноге, не ощущается?

— Нет, всё в порядке.

— Ну вот, видите, полезность вашего пребывания здесь уже налицо, — Константин Игнатьевич улыбнулся и взял в руки треугольный карандаш, которым начал медленно постукивать по папке. — Уверен, что теперь вы хотели бы немного передохнуть, обдумать всё, о чём мы здесь поговорили и, может быть, попытаться вспомнить немного больше. А завтра, полагаю, вам было бы неплохо встретиться с семьёй!

— Да, если это возможно, — тут же ответил я, не сомневаясь, что это поможет мне лучше разобраться в происходящем.

— Конечно, почему нет. Я созвонюсь с вашей супругой и сообщу о прогрессе в вашем состоянии. Думаю, она очень захочет повидать вас, наверное, вместе с дочкой…

— Буду вам признателен! — кивнул я, и на этом наш разговор закончился.

Но такие короткие встречи стали с тех пор регулярными и, можно сказать, взаимно приятными. Позже, лёжа в кровати, я продолжал обдумывать всё услышанное и, к своему удивлению, впервые посчитал всё это не просто возможным, но и желанным. В самом деле, где-то в глубине души я давно мечтал о тихой семейной жизни с красавицей-женой, ребёнком и, конечно же, мирной, уважаемой работой. Как не согласиться на всё это, если альтернативой будет, вполне возможно, одинокая и полная опасностей доля. Поэтому все контраргументы, которые я заранее заготовил и собирался подробно разобрать наедине с собой, неожиданно показались неуместными и направленными целиком на отрицание совершенно очевидной вещи: возможно, я самый счастливый человек на земле. А кто просто так отмахивается от такого? Разве что глупец. Однако, несмотря на большое желание не возвращаться к теме моих других воспоминаний, часть из которых могла оказаться и правдой, я явственно чувствовал, что занимаюсь обыкновенным самообманом и просто устраиваю себе передышку. Что же, именно в ней, возможно, я уже давно и нуждался.

В тот же день я впервые пообедал не в палате, а в столовой, которая произвела на меня довольно благоприятное впечатление. В самом деле, если не обращать внимания на отсутствие вилок и ножей, а также внимательно поглядывающих на происходящее дородных мужчин в белых халатах, то в целом всё было весьма пристойно. Да ещё и подали моё любимое пюре и жареную рыбу — так жить можно. Однако весьма скоро я убедился, что меню здесь весьма однообразное, и с тех пор не притрагиваюсь ни к тому, ни к другому блюду, наверное, всё-таки больше из-за неприятных ассоциаций. Как оказалось, столовая являлась ещё и местом встречи мужского и женского крыла больницы. Пациентки в основном были неказистые, но с одной из них, увиденной впервые, у меня завязались даже своеобразные романтичные отношения. Сначала они выражались исключительно в еде за одним столиком, чему никто из персонала не чинил препятствий, потом — робкими рукопожатиями и наконец — страстными объятиям рядом с пунктом ежевечерней выдачи лекарств. Здесь мы все выстраивались в две понурые очереди: сначала, чтобы получить несколько разноцветных таблеток из пластиковых стаканчиков, а потом, чтобы быть облагодетельствованными уколами. Несомненно, весь этот лекарственный комплекс как-то не шёл на пользу ни моему самочувствию в общем, ни прояснениям в голове в частности. Пожалуй, даже наоборот, о чём я как-то переговорил с Константином Игнатьевичем и получил в ответ, в общем-то, вполне ожидаемое:

— Давайте, дорогой мой, всё-таки при всех прочих договоримся: я врач, а вы пациент…

Однако на следующее утро доктор, как и обещал, устроил мне встречу с предполагаемой семьёй. Мне действо почему-то представлялось чем-то схожим со свиданием в тюрьме, однако, как ни странно, всё проходило в обычном помещении и даже без надзора персонала. Хотя, возможно, они и наблюдали за нами посредством видеокамер. Вообще же, насколько я понял, в моём отделении не было буйных больных, а всего лишь люди с теми или иными небольшими отклонениями, которых родственники помещали сюда на месяц-другой передохнуть и прийти в себя. Кстати, в официальных документах этот факт — в смысле заключение в психиатрическую лечебницу — не должен был никогда и нигде всплыть потом. А самым ярким эпизодом, который всё-таки напомнил, в окружении кого я пребываю, была бурная истерика в столовой одной маленькой худенькой девочки, которая появилась однажды вечером и вышла из себя по совершенно пустяковому поводу — у неё забрали пилку для ногтей. Вообще-то, хранить подобные вещи здесь было не положено, но никакой проблемы не составляло подойти к одной из сестёр, попросить и в её присутствии воспользоваться теми же ножницами. Хотя, может быть, у той девушки пилка стала просто последней каплей и дело было вовсе не в ней.