Ян Войк - Изнанка

– Такое, наверное, тоже могло бы быть, – вынужден был признать Милавин. – Но я всё-таки считаю, что мне поверили бы.

– Один или два, – покачал головой Иван. – Но не все. Люди не хотят ничего знать об Изнанке. Сотни лет назад они отгородились от неё. Убедили себя, что ничего такого нет и быть не может. А если ты попробуешь переубедить их, то получишь соответствующий диагноз. Поверь, я-то знаю…

– Откуда? – вопрос вырвался бездумно, сам собой.

– От верблюда! – едва ли не рявкнул Поводырь и отвернулся в сторону, давая понять, что разговор окончен. Но всего через секунду-другую не выдержал и снова заговорил. Его словно подменили, от прежнего спокойного и холодного Ивана не осталось и следа. Нет, он не кричал, не размахивал руками, но говорил торопливо, зло кривя губы, сплёвывал слова, как будто они жгли ему рот.

– Думаешь, я сам ушёл из армии? Как бы не так. С обожжённой мордой можно и дальше воевать, дай дороги. А не хочешь воевать, так пристроят инструктором в центр подготовки или при штабе осядешь. Был бы человек, а должность найдётся. Но если протекла крыша, то в армии делать нечего. Такого надо срочно отправлять на пенсию по инвалидности. Чёрт возьми! Да в любом штабе полно безмозглых идиотов, которые только места в кабинете занимают. Но даже у них, наверное, хватило бы ума не рассказывать после контузии о волках, лизунах и о босой девке в сарафане…

Он замолчал, тяжело дыша. Некоторое время в вагоне звучали только перестук колёс да гул ветра по туннелю. Своей внезапной вспышкой ярости Иван удивил и Андрея, и Сашку – девочка забыла о собственных обидах и смотрела на него во все глаза – однако больше всего удивился сам.

– Так ты… был в дурдоме? – спросил через некоторое время Милавин.

– Нет. Сообразил, врубить задний ход и от всего отказаться. Потом… – теперь уже Поводырь отвечал нехотя, уткнув глаза в пол. – Я три месяца, пока лежал в госпитале, был под наблюдением у психиатра. Он мне и диагноз поставил… какой-то там посттравматический синдром, и командованию рекомендовал меня списать. Вот они и списали. Сунули на прощание мизерную пенсию и списали.

– Мне жаль…

– Плевать мне на твою жалость, – он вскинулся, встрепенулся, снова становясь самим собой, – Просто запомни, нельзя никому рассказывать о том, что здесь видел. Даже собственной жене. Никто тебе не поверит. И ничего хорошего из этого не выйдет.

– Всё равно ты не прав, – упрямо покачал головой Милавин. – Я должен был, так или иначе, передать эти письма.

– Неважно, – отмахнулся Иван. – Что сделано, то сделано. Всё остальное – лирика.

Теперь уже Андрей вздохнул и сел на диван рядом с напарником.

– Я обещал Людмиле… – ни к кому не обращаясь, с досадой произнёс он.

– Ты обещал, потому что не мог отказать. А я избавил тебя от исполнения обещания.

Милавин ничего не ответил. Легче от этих слов ему совсем не стало…

Через несколько минут поезд начал сбавлять скорость. Мелькавшие в отсветах за окном силуэты тюбингов и жгуты проводов стали проплывать медленно, торжественно.

– Мы приехали! – Сашка соскочила со своего места и подбежала к двери.

Подтверждая её слова, стены туннеля по левой стороне сменила платформа с четырёхугольными колоннами, а справа за окнами поплыла белая керамическая плитка облицовки. Последние десятки метров поезд прошёл по инерции, потом нехотя заскрипели тормоза, и состав остановился, конвульсивно дёрнувшись напоследок.

– Станция «Парк Культуры». Переход на кольцевую линию, – это был всё тот же необъяснимо жизнерадостный голос. – Поезд дальше не идёт, просьба освободить вагоны!

– Зажигайте свечи! – коротко приказал Иван одновременно с шипением открывающихся дверей. Пока Андрей и подошедшая на помощь Сашка возились со свечками, Поводырь стоял в дверях вагона, прижав приклад автомата к плечу, и осторожно обшаривал станцию лучом подствольного фонаря, пол, стены, колонны и, конечно же, потолок.

– Готово.

У каждого из них теперь было по толстой свече из красного воска, упакованной в стеклянный стакан подсвечника.

– Ты замыкающий, – предупредил Милавина Иван. – Пошли.

Андрей кивнул и вытащил из кобуры ПМ. Друг за другом они вышли на платформу, миновали ряд колонн, облицованных коричнево-серым камнем, и оказались в центральном вестибюле между двумя лестницами переходов. Огляделись по сторонам. Станция была пуста. Тут не было ни столов, ни свечей, красно-синяя информационная колонна одиноко торчала посреди вестибюля, искрящейся пирамиды вокруг неё тоже не было. Но станция отнюдь не казалась заброшенной. Андрею стало не по себе, снова это ощущение, что ещё минуту назад здесь было множество людей, которые жили своей обычной суетливой жизнью… и никуда не исчезнувшее предчувствие близкой беды, которое уже начало изрядно раздражать.