Виталий Мелик-Карамов - Почему у собаки чау-чау синий язык

Выяснилось, что шутки, которые нам очень нравились и которые рождались вроде бы сами по себе в процессе трепа, когда садишься их специально придумывать, никак не удаются. Моментально наступает внутренняя немота. Мы могли собраться для работы в свободной аудитории, у кого-то дома, что впоследствии и произошло, наконец в читальном зале институтской библиотеки. Но нас упорно тянуло в общепит. В то время тихие кафе, впрочем и не тихие тоже, в центре Москвы легко было пересчитать по пальцам, предположим, четырех рук. Но нам полагалось найти что-то в шаговой доступности от института, поскольку от учебы нас никто не освобождал. Пивные категорически не подходили: атмосфера в них не настраивала на создание художественного произведения, хотя люди там собирались сплошь веселые, а иногда и находчивые (см. часть I). О ресторанах, по вполне понятным причинам, говорить не приходилось. Кавказским студентом я был один и то, если смотреть правде в глаза, из гордого, но бедного княжеского рода. Существовал запасной вариант – кафе «Альфа» в Столешникове, но он держался на крайний случай. Почему, я сейчас объясню.

Столешников переулок, возможно, самая короткая улица в Москве, вместил немалый отрезок моей биографии. Как известно, Столешников поднимается от конца Петровки до пересечения с Большой Дмитровкой и заканчивается, упираясь в Тверскую. Я не собираюсь заниматься ни краеведческим, ни архитектурным исследованием этого исторического уголка столицы, а строго по теме обозначу на нем только те точки, с которыми связана моя жизнь.

У самого начала Столешникова, можно сказать, еще на Петровке, существовал магазин польских товаров «Ванда», а под магазином – знаменитый общественный туалет, в котором торговали косметикой и шмотками фарцовщики, о чем я уже упоминал. Мой первый контакт со Столешниковым случился именно в «Ванде», где я, пятнадцатилетний бакинский школьник, приехав на зимние каникулы в Москву, купил за тринадцать рублей польский чемоданчик из синтетики в мелкую бело-коричневую полоску. Этим чемоданом я очень гордился. Сейчас бы постеснялся его держать даже на балконе. От мелкой ряби он, казалось, светился даже в темноте.

Если идти в сторону Тверской, то есть улицы Горького, по левой стороне переулка, то там, где сейчас пятизвездочный отель, когда-то располагалось скромное кафе «Красный мак». По-моему еще второкурсником я попал с бакинским товарищем на второй этаж этого дома, в большую коммунальную квартиру, где две девушки собирались вместе с нами отметить Седьмое ноября – день Великой Октябрьской революции. Причем не просто праздник, а грандиозный юбилей – 50 лет Великого Октября, который, правда, первые десять лет, можно сказать, официально назывался Октябрьским переворотом. Вся страна задыхалась от восторга, на страницы газет и на телевидение вытащили всех чудом не расстрелянных в 1937-м старых большевиков. Подозреваю, что не только у нас четверых этот торжественный революционный праздник отчего-то превратился в обычную попойку, как сейчас говорят, с элементами секса. Впрочем, это сочетание вполне подходило к святому дню. Правда, девушка, что предназначалась вроде бы мне, совершенно не рассчитала свои возможности. Когда мы уже разделись и устроились с ней на огромной, явно родительской, семейной кровати, она, зажав рот руками, голая выскочила на кухню. Спустя почти полвека я делаю из этого вывод, что, наверное, квартира была не коммунальная, а скорее всего, судя по закоулкам, ее «выгрызли» из общей жилплощади. Девушки все же были не того класса, чтобы жить в самом центре в отдельной квартире.

Не знаю, зачем я, натянув трусы, отправился вслед за ней. Где на тот момент оказался мой приятель с другой девушкой, точно не помню. Но поскольку он был романтик, доказательством чего служит тот факт, что с Витей Прокловым они пили при свечах весь вечер две бутылки кока-колы, скорее всего он отправился смотреть грандиозный салют на Красной площади. В принципе, нормальное желание после четырех бутылок портвейна «Агдам» и шести на всех берлинских печений, тогда очень популярных. Откуда появился «Агдам», память не зафиксировала. Печенье было куплено нами в ресторане гостиницы «Берлин», ныне Савой», как праздничная закуска.

На маленькой кухне девушка, повернувшись ко мне спиной и наклонившись над полукруглой железной раковиной, приняла довольно соблазнительную позу. Как любому молодому бакинцу, мне стоило огромных трудов сразу не броситься на жертву при открытии такой перспективы. Сдерживало прежде всего то, что ее все время тошнило. Она, не поднимая головы, периодически открывала здоровый латунный кран, умывалась и пила воду в ожидании очередных судорог. Это продолжалось довольно долго, и в конце концов мы оба не выдержали, тем более что она всячески знаками, по-прежнему не поднимая и не поворачивая головы, показывала мне, что совсем не против совмещать приятное с вынужденным…