Виталий Мелик-Карамов - Почему у собаки чау-чау синий язык

У меня с Любимовым связан один трагический эпизод. Я как-то вел его под руку, совершенно пьяного, на станцию метро «Дзержинская», ныне «Лубянка», чтобы отвезти до дома на Черкизовской улице, то есть доехать без пересадки до «Преображенской». Шли молча и сосредоточенно. Точнее, я шагал, а Женя, ростом за 180 сантиметров путался в своих и моих ногах. У перехода, рядом с «Детским миром», я отвлекся и ослабил хватку. Любимов как стоял, так плашмя и упал лицом на асфальт. А лицо он носил земского врача: усы, рыжая бородка. Вылитый Чехов, но без пенсне. С ужасом я стал его переворачивать, приготовившись увидеть кровавую кашу вместо благообразной физиономии. Но на лице Любимова я не нашел даже царапины. Он открыл один глаз, посмотрел на ситцево-голубое московское небо и сказал: «Ничего тебе, Карамов, поручить нельзя».

Вот что такое пьяная расслабленность!

На этот счет есть пример покруче. Мы с Любимовым и Сашей Михайловским (его уже давно нет среди нас) летом мотались по Владимирской области, обмеряли старые церкви (новых, впрочем, тогда и не было). Своими трудами мы должны были сохранить их для истории, хотя бы в чертежах. Если Бог есть, он, безусловно, зачтет мне мои старания по спасению его заброшенных домов. Во Владимирскую область мы попали по совету Михайловского, чья мама-генеральша дружила с женой писателя Владимира Солоухина. А у них в городе Александрове стоял большой дом, и Саша считал, что он станет нашей базой. В дом великого писателя мы на постой, конечно, не попали, зато по дороге Саша рассказал, что, будучи женихом, писатель тайно ездил на родину невесты, в которую был очень влюблен, чтобы уточнить: почему ее зовут Роза? Выяснилось, родители невесты, слава богу, русские, а названа она так в честь пламенной немецкой революционерки Розы Люксембург. Еще более ценную информацию я получил от Михайловского, когда в городке Камешки мы купили местную водку, а аккуратный и запасливый Саша достал аптечный пузырек с укропным маслом и превратил тремя-пятью каплями жуткое сивушное пойло в приличный напиток.

Из областного центра реставрации мы, получив наряд на тридцать две церкви в Камешковском районе, отправились в районный центр на такси. Таксист поинтересовался: были ли мы когда-нибудь в Камешках? Мы признались, что едем туда первый раз. «Вы там поосторожней, – сказал таксист. – Вечером не выходите и держитесь вместе. Месяц тому назад там девки изнасиловали до смерти одного нашего водителя, и это не первый случай». При всем уже не бедном сексуальном опыте мы не знали, как насилуют мужчин. Оказывается, девушка его заманивает, а когда он приступает к самому интересному, налетают ее подруги, перетягивают ему бечевкой мужское достоинство у основания и потом пользуются этим, сколько хотят. Это версия нашего водителя. «В общем, парня за…ли до смерти», – с восторгом закончил наш экскурсовод. В такси сделалось грустно и тревожно.

Мы высадились у Дома колхозника, в центре по-летнему пустынного городка. Обстановка напоминала кадры из «Великолепной семерки». Засада могла поджидать нас за любым углом. И она обнаружилась, когда мы проходили мимо женского общежития текстильной фабрики. В каждом окне гроздьями висели молодые ткачихи, в недавнем прошлом девчонки из близлежащих умирающих деревень. Они свистели, улюлюкали, бросались – короче, казалось, будто мимо тюрьмы для несовершеннолетних где-нибудь на Кавказе выгуливают трех блондинок.

Не оценив всей опасности, мы вечером пошли в кино. Что там творилось! Фантазия Феллини с его «Городом женщин» до таких высот не поднималась. Он представить себе не мог зал не меньше чем на пятьсот мест, полный девчонками от 16 до 25. Меня всего общипали и истыкали. В ужасе мы бежали в свой Дом колхозника, где я и попробовал водку с укропным маслом.

Позже было принято мудрое решение советского правительства расположить воинские части рядом с такими ткацкими городами. Части были явно вспомогательными, иначе кто-то обязательно, выпендриваясь перед девчонкой, пальнул бы ракетой в сторону вероятного противника. Нашему человеку президентский чемоданчик с кнопками скорее насмешка, чем препятствие.

Нить повествования я не потерял, только чуть отвлекся. Обмеры – это был летний способ заработка, и довольно неплохого, для студента-архитектора. Но джек-пот срывал тот, кто умудрялся получить в провинциальном городке или совхозе-миллионере заказ на витраж. Даже не члену Союза художников платили за квадратный метр четыреста рублей! Однокурсник Любимова (а Женька был старше нас на год) Коля Сенюшкин оказался именно этим счастливцем. Сенюшкин привез вроде бы из Тюменской области пятнадцать тысяч! Если бы тогда свободно продавались автомобили, то на эти деньги Коля мог купить «Волгу» и «Жигули» в придачу. Еще бы осталось на обмыв. Что делать с такими деньгами, он не знал, поэтому решил за неимением нового авто целиком их пропить. К зиме Сенюшкин проспиртовался настолько, что в один из дней, скучая в общежитии, сел с бутылкой портвейна на стул, предварительно пристроив его на узком подоконнике. В отличие от офицера гвардии Долохова, он сделал похожий жест не из-за эпатажа или безрассудной смелости, а потому что в помещении Сенюшкину стало душно. Коля жил на одиннадцатом этаже, а мой соученик, бурят Итыгилов – на седьмом. И вот приходит утром Итыгилов в институт и рассказывает безо всякой мимики на своем бурятском лице: «Сижу вечером у окна, делаю проект, вдруг мимо Сенюшкин пролетает!»