Владимир Шпаков - Смешанный brак

К счастью сестрицы, та пересиживала папашино непотребство в Европах, а Вере было каково? Это ведь она отпаивала мать корвалолом, запиралась в комнате, когда предок буйствовал, а иногда и в милицию приходилось бежать. После суток в «обезьяннике» тот ненадолго успокаивался, но первый же срыв возвращал на его рожу маску обиженного жизнью аристократа, представителя «России, которую мы потеряли».

– А ты чего здесь сидишь?! – выпучив глаза, орал он на Веру. – Езжай вслед за Любкой! Уё. вай! Все уё. вайте, я один останусь в этой стране!

Страшное событие еще больше отдалило его от семьи, с которой он давно не жил. Чтобы в его древнем роду, верой и правдой служившем царю и Отечеству, и такой криминал?! Чертов корень, ругался он, заявившись подшофе, не моя кровь! Он обливался пьяными слезами, якобы жалея Нормана и напрочь забыв, что раньше называл того не иначе как выблядком. А потом, наругавшись и нарыдавшись, потребовал денег. Не попросил, а именно потребовал, как и положено персоне высокого происхождения; и тут было легче дать, чем объяснить: ты – чмо, ноль без палки.

Последний визит был месяца три назад, когда нетрезвое чмо заявилось еще на старую квартиру с ультиматумом: откажись от фамилии! Мол, мы позорим его славную фамилию и, соответственно, бросаем тень на многих выдающихся людей. Вера с наслаждением вынула новенький паспорт и сунула в пьяную рожу.

– Читать умеешь? Тут фамилия матери, я уже несколько месяцев ее ношу. А свою высокородную засунь себе в одно место, понял?

– Вот как? – Папаша был сбит с толку. – Но ведь… Но ведь твоя сестра не сменила! Точно, точно, потому что газеты упоминали мою фамилию!

– Ну, с этим сам разбирайся. Хочешь побеседовать с ней? Могу организовать встречу любящих родственников.

Так он в штаны наложил! Отнекиваться стал, мол, с какой стати ему встречаться с абсолютно чужим человеком?!

Вечером, после беседы с Региной, Вера опять в «Марабу». Она слишком часто здесь сидит, впору беспокоиться на предмет алкогольной зависимости (папашины гены!), но надо же где-то проводить свободное время. Ее по-прежнему ждут в старых компаниях, в клубах, на квартирных тусовках, только идти туда нет желания, лучше вдыхать дым и наблюдать, как за соседним столиком беседа медленно, но верно катится к потасовке. Кажется, не поделили выпивку. Или не поделили женщину? Женщина сидит между двумя спорящими, пытается развести их, будто рефери, но здешний ринг правил не признает. Это бои без правил, это жизнь без правил, руля, ветрил (нужное подчеркните), и вот уже первый, высокий и худощавый, тянет за ворот второго, коренастого. Тот выворачивает руку и утыкает противника мордой в стол. Морда сметает бокал, раздается звон битого стекла, и у столика появляется бармен.

Ага, значит, правила есть? Увы, их нет: бармен мирно общается с драчуном, и тот кивает, дескать, за битье посуды уплотим, не сумлевайтесь! Морда противника продолжает утюжить стол, только теперь фейсом об тейбл стучат аккуратнее, чтоб не увеличивать ущерб.

Закурив, женщина шарит глазами по залу. И вскоре пересаживается за угловой столик, где, указывая пальцем на ринг-тире-стол, делится впечатлениями. Ее собеседники идут разнимать бойцов, которые моментально находят общий язык и дают пришельцам совместный отпор: нехер, дескать, влезать в чужие разборки! Пришельцы переглядываются, и один веско говорит: за базар – ответите! А ему: ответим! Так ответим, что мало не покажется! Женщина уже забыта, она безуспешно пытается их утихомирить, но это ж стихия, тайфун, русский бунт, бессмысленный и беспощадный…

Бунт утишает представитель власти, вылезший откуда-то из подсобки. Лениво подойдя к столику, с которого слетело еще два бокала, он какое-то время наблюдает за хуками и апперкотами, затем поднимает над головой руки и скрещивает их, дескать, брейк! Блеск кокарды, наконец, замечен, бойцов разводят по углам, после чего начинается разбор полетов. Ребят не забирают, они просто попали на бабки. Мент уводит всех в подсобку, когда же они появляются обратно, облегчив бумажники, то усаживаются все вместе за убранный и протертый столик (бармен на время выставил табличку «Занято») и тут же заказывают выпивку.

Вновь образовавшаяся компания братается и гогочет, а Вера думает о том, что перед ней – папуасы. Жизнь папуасов строится по непонятным законам, и нужен Миклухо-Маклай, чтобы их понять и дать ответ на вопрос: эти перцы – люди? Или просто человекоподобные существа, гоминиды? Вера, увы, не годится на роль Миклухо-Маклая, она тоже из джунглей Новой Гвинеи, плоть от плоти мира сего. И хочется оттолкнуть этот мир, и не получается, он засасывает, подчиняет, нахально утверждая: живи здесь, это твой прайд! «Мой ли?» – вопрошает умное «я». А неумное твердит: «Твой! Твой-твой-твой! А Миклухо-Маклаем пусть будет братец Франца, этот тевтонский калика перехожий. Надо же, чего удумал: пешком по стране папуасов! Тут ведь с пришельцами разговор короткий, потому что процветает каннибализм, и вообще в части цивилизации немало лакун…»