Владимир Шпаков - Смешанный brак

Да, Норман мог ляпнуть такое, что повергало взрослых в шок. Когда папаша притащился в кои веки «поглядеть внучка», мальчик заявил: этот человек хочет взять деньги в долг, но потом не отдаст. Пришлось алкашу выкручиваться, шутки шутить, хотя видно было – уел его «внучек». Та же участь постигла приятельницу сестры, втайне мечтавшую увести из семьи Франца, – в общем, чужая душа для Нормана вовсе не была потемками. И со сверстниками были из-за этого проблемы: ему объявляли бойкоты, изгоняли из компаний, даже поколачивали за то, что видит их насквозь. Белая ворона, окруженная серенькими воробьями, – вот кто он был. О, как расчирикались воробьи, увидев проявившиеся на его теле надписи! Думали, странная кожная сыпь (поначалу считали это сыпью!) исчезнет, но она не исчезала, и однажды на уроке физкультуры ее заметил преподаватель. Он потребовал свести татуировку, когда же услышал про надписи, выгнал Нормана с занятий. После урока его зажали в угол в раздевалке, заставляя признаться: это «тату», и ничего больше! Когда же новая надпись проявилась прямо на глазах, это сочли фокусом.

– И вообще тут буквы не наши… – скривился лидер класса. – Верно, ребята? Это как на уроке английского: что-то написано, а что именно – хрен поймешь…

Странное дело: во время пребывания в России на руках, спине и прочих местах проявлялась сплошь латиница. Буквы складывалась в слова – вроде как цитаты из старинных текстов, хотя на самом деле никто ничего толком не понимал. Когда же Нормана увозили за рубеж, сыпь моментально переходила на «великий и могучий», который, опять же, по-настоящему не был прочитан.

Однако никаким аутистом он не был и, если представлялась возможность, отлично общался, снисходя к вопиющей неразвитости сверстников и разделяя их интересы. Хотел ли он быть одним из них? Хотел, Вера это замечала. Ему почему-то трудно давались очень простые вещи: например, езда на велосипеде или катание на коньках. Так он десять раз нос расквасит, а все-таки достигнет поставленной цели.

Вера может рассказать об этом, но благоразумно молчит. И вообще, как выясняется, Регину интересует другое, а эта болтовня – лишь прелюдия.

– Побеседовать с сестрой?! Что значит – побеседовать?! Вы знаете, где она находится?!

– Знаю, конечно.

– Тогда вы должны понимать…

– Я прекрасно понимаю, потому и прошу содействия. Вы же имеете возможность с ней общаться?

Лучше бы, думает Вера, я не имела этой возможности. Лучше бы передоверила ее тебе, дамочке с горящими глазами, готовыми шарить в потемках чужой души, как два прожектора. Но говорит она другое: мол, встречи разрешены только родственникам – мне и отцу.

– Но ведь отец ее не навещает…

– Откуда вы знаете?

– Ну, – смущается (делает вид?) Регина, – я просто этим интересовалась. Он, насколько знаю, ни разу к ней не приходил…

– Не приходил, – подтверждает Вера. – И если посмеет прийти в «мертвый дом»…

– В «мертвый дом»? – мгновенно реагирует Регина.

– Так я называю то самое учреждение. В общем, если он туда покажется, я его кастрирую.

– Хи-хи-хи… – смеется Регина, хотя в глазах мелькает испуг.

А Вера вдруг решает: пусть пообщается. Пусть залезет в психику сестрицы и похозяйничает там – это будет наказание Любушке-голубушке, коль скоро йогурт вылит на асфальт.

Она сама могла бы наказать сестру, притащив папашу, но очень уж не хотелось доставлять удовольствие этому хмырю, унижавшему семью при любой возможности. Чем глубже он опускался в жизни, теряя друзей, работу, остатки совести, тем выше его возносило воображение. Вечером он ругал правителей на чем свет стоит, а утром, в эйфории похмелья, рассказывал о каких-то связях и звонках «оттуда» (палец упирали в потолок), что означало: его настолько ценят, что скоро призовут в Кремль или Белый дом, где он будет курировать, как минимум, оборонный заказ. Одетый в трусы и майку, он чувствовал на плечах эполеты, на голове – треуголку Наполеона, короче, пуп земли! Кто из собутыльников посоветовал ему залезть в историю своего рода? Наверняка такой же лузер, которому жизнь заменили грезы о высокородном происхождении. Папаша имел кучу свободного времени (всех дел – на бирже отмечаться) и стал бегать по архивам, дыша на архивисток перегаром и выискивая «голубую кровь». И таки нашел! То есть он нашел высокородных однофамильцев, в свое время много сделавших для блага державы, и решил к ним присоседиться. Теперь диалоги с телевизором у него происходили в высокомерном тоне: мол, кто вы, мелкие выскочки, и кто – я! Да я вас в упор не вижу! Членов семьи он также в упор не видел, материл сестру, «продавшуюся Западу», потом и вовсе стал намекать на то, что они обе – не его дочери. Не мой, дескать, корень, и все! От кого были зачаты? Откуда я знаю, может, от соседа!