Святослав Тараховский - Отважный муж в минуты страха

У подруги Виктории, с кем Светлана делилась бедой, в похожих ситуациях все происходило не так. Вика, человек нормальный, после расставания страдала неделю, ну две, после чего душевные боли шли на убыль и раны затягивались; спустя два месяца вирус прежнего любовного заболевания навсегда погибал в ее организме; окончательно оклемавшись, он был готов к заболеванию новому.

Светлана, считала она, являла собой тяжелый случай.

Виктория тащила ее в кино, на выставки, на некогда желанный в парке Горького каток «Люкс» — упрямица предпочитала домоседство и книги. Любимый Чехов был ей утешением, но даже в нем ответа для себя она не находила. Дни тянулись долгие, серые, бесплодные, бессмысленные, беспощадные. «Верная Каштанка», — поставила ей вполне чеховский диагноз Виктория и, как человек опытный, попала в точку. Время не утешало Светланиных переживаний, напротив, раскаляло их, чем дальше, тем больше, но более всего она проклинала себя за то, что отвергла Сашино предложение о ребенке. «Дура я, какая же я дура! — кляла она себя в сердцах. — Ну что я прицепилась к словам… В подарок ребенок, не в подарок — какая разница? Сейчас бы он во мне уже был!»

Первый снег случился в начале ноября. Он пришелся на самое утро, на воскресенье, когда город еще спал и не мог знать, как во сне чудно преобразилось его лицо и каким свежим стало его дыхание.

С некоторых пор она полюбила вставать очень рано, малолюдье, а то и полное отсутствие на улице людей нравились Светлане возможностью, не привлекая к себе внимания, смотреть на небо.

Она вышла из подъезда, подставила небу и снегу горячее лицо и чуть заметно улыбнулась. Странное было у нее настроение.

Жизнь складывалась не так, как она себе воображала, совсем не так; жизнь волоком тащила ее за собой и распоряжалась ею, волевой Светланой Алдошиной, так, как хотелось ей, жизни; желания Светланы и жизни во многом не совпадали, Светлане было неудобно, даже больно подчиняться обстоятельствам, а все же приходилось подчиняться и терпеть.

Накануне получила от него второе письмо и, едва надпоров конверт, быстро и сразу перечитала его, наверное, раз десять. Привычные слова: «милая, люблю, скучаю», все было на месте, все правильно, но ей было этого мало. Не слова искала она в его быстром, с сильным наклоном, зелеными чернилами почерке, но выискивала то, что прячется за словами: скрытый смысл его настроения, тайный знак чувств, пыльцу подтекста, которую бы она мгновенно ощутила. Искала и не находила. Слова были громки, правильны, но заезжены и сухи, как ноябрьские листья; подтекст в них не дышал. «Значит, я не ошиблась. Значит, забыл», — сделала она окончательный вывод. «Забыл и разлюбил. Но почему? Что могло произойти всего за три месяца?» — спрашивала она себя и не могла найти объяснение.

Сгоряча написала ответ. Ни одного жалобного слова, ни одной попытки объясниться, ни полнамека на любовь. Бессознательный замысел — ожечь его как можно больнее, тон — едкое кали, содержание — колкая ирония. О том, что все у нее прекрасно, о том, что от их замечательной, на два голоса песни (причем здесь песня?!) скоро останется разве что бессмысленный припев, о том, что жизнь хороша свободой, в которой так много интересных мужчин. Написала махом, в мстительной радости предвкушая боль, которую он испытает; написала, запечатала, вывела на конверте адрес: «Иран, Тегеран, Посольство СССР, Сташевскому А. Г.», положила перед собой изящное, ядовитое послание и поняла, что не сможет его отправить. Поняла, обозлилась — больше на себя, чем на него, — всплакнула и решила, что никогда и ничего ему больше писать не станет. Будет больно — она перетерпит. Пусть волнуется и пишет он сам. Пусть ищет ее, клянется, умоляет, спит под окнами, падает на колени и говорит слова, пусть добивается ее заново. Если захочет. И если теперь захочет она. Любовь или не любовь. Половины, снисхождения или, не дай бог, жалости ей не надо.

Из булочной вышла со свежим утренним хлебом; не удержавшись, отвернула от батона и положила на зуб его теплую хрустящую попку — знала, что нехорошо поступать так с хлебом, всегда ругала себя за это, а все же всегда поступала именно так, потому что была человеком обыкновенным.

Знакомый, чуть сутулый мощный силуэт обрисовался перед ней в конце аллеи; на длинном скользящем поводке мужчина выгуливал кофейного цвета ретривера, который тоже показался ей не чужим.

Шаг за шагом приближалась Светлана к знакомой незнакомой паре и вдруг узнала и так удивилась, что хлебный мякиш замер у нее на зубах.