Инго Шульце - 33 мгновенья счастья. Записки немцев о приключениях в Питере

Но потом — ну да, она только и ждала, чтобы я поднял голову, будто все это лишь недоразумение, — потом она улыбнулась мне, сложила губки, как для поцелуя, и удалилась. От счастья я закрыл глаза.

Уже через пару минут, когда я занял позицию у входа, меня стала мучить мысль, что я мог ее пропустить. Несмотря на резонное соображение, что ей по меньшей мере нужно рассчитаться и переодеться, во мне росло искушение спросить швейцаров в серой униформе. У них был не только цепкий взгляд и нюх на качество обуви, добротность пальтовой ткани, модель очков — you are welcome, — но и прекрасная память.

«Женщину, женщину, он хочет женщину!»

В двух шагах от меня на углу Невского прохожие окружили высоченного парня, который страшно размахивал руками. Когда западный ветер на какое-то время разрывал облака, глаза слепил прозрачный, ясный свет, предвестник весны, наполнявший бесконечный проспект морским воздухом.

«Женщину, женщину!» — повторял долговязый.

Даже если она воспользовалась другим выходом, она должна была по пути к метро пройти здесь мимо той группы, что собралась между подземным переходом и угловым домом. Возбуждение долговязого повторялось в беспокойных колебаниях пальто, шей и сумок вокруг него.

Она появилась в дверях одна, в красной шляпе с большими полями. Мужчины в сером попрощались с ней. Не оглядываясь, она шла в сторону памятника Пушкину. Стук ее каблуков, вероятно, был слышен до последнего этажа. Носки моих ботинок чуть не касались подола ее кремового пальто. Я старался дышать ровно. Из-под ее сдвинутой набок шляпы волосы с левой стороны были вообще не видны. У входа в отель она замедлила шаг, пальто опустилось на щиколотки. Она остановилась и стала рыться в сумочке. Я впервые вдохнул ее духи. Я ждал. Ее пальцы двигались, словно печатали на крошечной пишущей машинке. Она вытащила доллар, закрыла сумочку, и — о, Боже мой! «Нет, нет», — огрызнулась она. Между передними зубами у нее не было ни малейшей щелочки.

Кода я поднял голову, только поклоны швейцара в ливрее и зеленая купюра в его руке свидетельствовали о том, что она только что прошла здесь.

Я не ринулся назад. Я никого не стал спрашивать, я не стал подкупать мужчин в сером. Обессиленный, я уставился на красную дорожку перед входом, пока своего рода инстинкт не подсказал мне путь наименьшего сопротивления — вернуться на старое место, это спасло меня также и от предложений, выкрикивавшихся таксистами и детьми.

Толпа вокруг долговязого, который казался мне слегка с приветом, разрослась. Выпятив подбородок, он смотрел на что-то, чего я не мог различить, даже поднявшись на цыпочки за спинами других. Я спросил, по какому поводу такое сборище. Вместо ответа мужчина, локоть которого упирался мне в грудь, коснулся женщины, стоявшей впереди, она же, в свою очередь, обменявшись с ним коротким взглядом, подала знак плечу прямо перед собой. И так далее. Я заверил, что хочу только узнать, почему все здесь стоят. Но меня выдал мой акцент. В итоге они уговорили меня воспользоваться с таким трудом организовавшимся проходом.

Чокнутый сверху вниз смерил меня, этакого возмутителя спокойствия, взглядом. Я пожал плечами, и он отвел глаза. «Идите, ну же, идите!» — почти беззвучно подгоняла меня женщина впереди, и я оказался в центре.

На тротуаре лежал старик, замызганный и оборванный, с кровоточащей ссадиной над правой бровью, и оглядывал окружающих. Рядом на коленях стояла женщина. Она как раз подняла ему голову, чтобы подложить шапку. Он нелепо гримасничал, скаля беззубый рот. Пузыри лопались у него на губах, голубые глаза быстро бегали. Какая-то сердобольная мамаша несколько раз поклонилась ему и размашисто перекрестилась, будто завернулась в большой плат. Остальные последовали ее примеру, в том числе и молодые мужчины. Никто не помогал, кроме той женщины, вероятно, врача, которая поддерживала голову старика. Она, не снимая руки с его щеки, развязала свой платок, стянула его с головы и поднесла ухо к его губам. Что он говорил, разобрать было невозможно. Она поцеловала его в лоб.

«Благослови тебя Господь, дочка!» Стоявший рядом со мной мужчина с растрепанными волосами, видно, тоже, как и большинство, пришел сюда один. Серый, аккуратно скрещенный на груди шарф придавал ему благородный вид, несмотря на потертое пальто и небритое лицо.

«Вот это девушка!» — «Вот это по-русски!» — шептали кругом. Большой плечистый милиционер пробился сквозь толпу, потребовал объяснений и кинул взгляд на старика. Как исполин, он возвышался над всеми, рука на портупее, на левой болтается дубинка.