Инго Шульце - 33 мгновенья счастья. Записки немцев о приключениях в Питере

В течение следующих недель мы едва здоровались друг с другом. Антон вернул мне деньги за водку и сигареты. Предложениями он больше не интересовался. Он нашел нечто, что издали притягивало взгляд и заставляло его щуриться, словно он стоял лицом к ветру.

Потом он вообще исчез из редакции, и уже с полгода я его не встречал.

И хотя моя статья появилась без фотографий, это уже было большим успехом. История с Шульцем ушла в песок. Он ни разу не перевел денег. А предложения под кодовым названием «Лейпциг» я получаю по сей день.

КАЗАЛОСЬ, это дело времени, нужен только подходящий момент, чтобы она согласилась провести со мной вечер, или выходные, или, как знать, даже и больше. Но она каждый раз, словно фотографию, подносила к моему лицу руку, на которой не было ничего примечательного, кроме тонкого золотого кольца, будто я еще не изучил ее вплоть до каждого пальчика, будто я давно уже не любил нежные округлые луночки каждого ее ногтя и все складочки кожи вокруг суставов. Кольцо с жемчугом шло ей гораздо больше. Растопырив пальцы, она взяла сразу три бокала, поставила их, плотно прижав друг к другу, на поднос и ушла.

Я приходил только ради нее. Если столики у окна, которые она обслуживала, были заняты, я дожидался перед входом или у стойки бара. Днем в ресторане теснились туристы, и их дети затевали игры, а вечером его заполняла другая публика — деловые люди, у них на столиках между бокалами и бутылками лежали радиотелефоны. Здесь хорошо кормили: камчатские крабы подавали за четыре доллара, венский шницель, бефстроганов и дары моря — за восемь, пиво и водку — за два. Я мог наблюдать, как между заказами, если оставалось время, она разговаривала со старшей официанткой, плотно к ней придвинувшись и не выпуская зала из поля зрения. Прямая и стройная, она без видимого напряжения держала осанку, стоя у буфета, в котором хранились пепельницы и салфеточницы. Чтобы позвать ее, достаточно было только пальцем поманить. Ее сложенные на животе руки без промедления размыкались, салфетка тотчас оказывалась перекинута через руку. В узкой юбке она шла мелкими шажками. Ноги обрисовывались под натянутой тканью. Прядь ее гладких черных волос качалась у подбородка. Подходя к моему столику, она откидывала голову назад, но волосы тотчас же снова падали ей на лицо.

Как я ненавидел посетителей, которые спрашивали ее имя, клали руку на талию, давали чаевые и даже не подозревали, что кто-то без этой улыбки может пропасть. Ее улыбка, обнажавшая маленькую щелочку между верхними зубами, красноречиво говорила, что она ко всему готова, на все способна — прямо здесь, перед посетителями и старшей официанткой. Я хотел прижаться к ней головой, к тому месту, где она держала блокнот и где поясок юбки мягко приподнимался. Она благодарила за заказ. Мне было трудно сдерживаться, когда она, наклоняясь, слегка сгибала колени и брала поднос. При каждом шаге ее пятка едва уловимо подрагивала на каблуке, и на голени между костью и мышцей прорисовывалась эта неповторимая линия. Я втягивал ноздрями воздух, через который она прошла.

Я никого не посвящал в тайну своей страсти. Никто из моих сослуживцев не догадался бы, даже если бы выловил меня взглядом в окне ресторана, где жалюзи вечером не опускались. Если бы кто-нибудь хотел, то мог бы посмотреть на черные столы и стулья, синие и красные диваны, бар со сверкающими кранами и тропические растения, а также полюбоваться праздничным освещением и хорошо одетыми людьми, которые ели и пили, разговаривали и смеялись.

Если бы старухи, продающие кукол и платки, пластинки и яйцеварки, не облокачивались спинами на стекло, перекрывая вид, можно было бы увидеть здание Думы по ту сторону Невского, на ступенях которой художники предлагали свои творения. На остановке прямо у меня на глазах лопались переполненные автобусы, вытряхивая свое содержимое, и, заново взятые с бою, опять перевешивались на один бок. В двух шагах на ступенях подземного перехода сидели на корточках нищие. И всюду дети, которые ловко, прикрывшись платком, запускают руки в чужие карманы и о которых спотыкаешься, так внезапно они возникают прямо перед тобой. Персонал гостиницы гоняет их от дверей. Внутри можно чувствовать себя спокойно.

Но кто бы ни глазел в окна, не угадал бы моего страстного желания просыпаться рядом с ней, быть с ней, когда она моется и чистит зубы, говорить с ней, когда она подгибает ногу и стрижет ногти.

Она поставила передо мной пиво — ее голову от моего лба отделяло расстояние не шире ладони, — взяла пустой стакан, положила вместо него счет, стала искать мелочь, пропустила мимо ушей сумму, которую я назвал, и дала сдачу — всю до последнего рубля. Я не возражал и не глядел на нее.