Кирилл Манаков - Хроники последнего лета

— Ты знаешь, почему халиф приказал казнить Мусу?

— Нет, — ответил Ахмед.

Султан вернулся на место и сказал уже обычным голосом:

— Когда отец впервые рассказал эту историю, мне было четыре года. И я расплакался. Почему? За что? Муса — прекрасный человек, мудрый, талантливый, и, главное — он не виновен! Не мог он знать об указе халифа! Неужели великий Гарун Ар Рашид — просто жестокий тиран? Жестокий до бессмысленности?

— И что же на самом деле?

— Ответ на этот вопрос я нашел, прочитав много книг, названия которых ничего тебе не скажут, — заявил Султан с некоторым самодовольством, — знаешь, что происходило в это время?

— Нет.

— Это только в сказках Халифат процветал. Все не так просто. Гарун Ар Рашид был окружен врагами. Бунты возникали в Египте, Сирии, Тунисе, да что там — чуть ли не во всех городах имелись очаги смуты. И проявить малейшую слабость — значило дать шанс врагам и вселить сомнение в сердца подданных. Жалость и власть — вещи несовместные. Высшая справедливость означает сохранение и укрепление власти правителем — это благо для всех. Остальное — не важно. И спустя века, кто скажет плохо о Гаруне Ар Рашиде? Хотя, по правде, трудно его назвать великим правителем… Но это — другая история. Кому важна истина, если люди хотят слушать красивые сказки?

— Я все понял, — кивнул Ахмед, — ты думаешь, что потомки будут считать нас хорошими людьми. Это так?

— Конечно.

— А то, что на твоих руках кровь единоверцев?

— Гарун Ар Рашид убил мусульман едва ли не больше, чем неверных. Того же Джафара по его приказу удавили в тюрьме. И что? Мнение нескольких умников, читающих старые книги, ничего не изменит. Да и зачем?

Ахмед несколько минут пребывал в задумчивости, потом, словно внезапно проснувшись, глубоко вздохнул, огляделся по сторонам и решительно сказал:

— Спасибо тебе, Султан. Спасибо.

Голос его изменился до неузнаваемости, казалось, что говорит тяжело больной человек, с великим трудом произносящий слова.

— За что? — резко спросил Султан.

— Ты развеял мои последние сомнения. Прощай.

Ахмед щелкнул в кармане выключателем. Электрический импульс от аккумулятора передался к детонатору, вставленному в двухкилограммовый кусок пластида. Под тугими бинтами на груди Ахмеда пряталась смерть. Он успел увидеть, как маленький таджик Файзулло прикрыл телом вернувшегося из конюшни Хасанчика, и как возникли прямо в воздухе полные гнева глаза львенка Рычалки.

Погас свет, и Ахмеда залили потоки черного пламени.

Наташа проснулась и не сразу поняла, где находится. Сон, нелепый и безумный, слился с такими же событиями вчерашнего дня и полностью перемешал реальность с фантазией. Сам сон вспомнить никак не удавалось — мелькали отдельные картинки: похожий на разбойника Кондрат с ножом в зубах, Загорский, исполняющий на сцене вместе с военным оркестром бодрую песню, его советники, Добрый-Пролёткин и Гофман, разъезжающие на двухместном велосипеде… А под конец появился рыцарь в сверкающих доспехах на белом коне. Забрало шлема было поднято, и Наташе ужасно хотелось рассмотреть его лицо, она шагнула к рыцарю и… проснулась.

Рядом ровно дышал Загорский. Наташа немного полежала, потом очень осторожно откинула одеяло, приподнялась и опустила ноги с кровати.

Но Загорский спал очень чутко. Он открыл глаза, посмотрел на Наташу, улыбнулся и сказал бодрым голосом, словно и не спал вовсе:

— Доброе утро, любимая!

Наташа под его взглядом сначала застеснялась наготы и прикрыла грудь, но тут же отметила, сколько чувств было вложено в слово «любимая» и едва заметно улыбнулась. Это, действительно, приятно. Она поправила волосы и ответила:

— Доброе утро.

Загорский взял ее за руку и слегка потянул.

— Иди ко мне.

Наташа секунду сопротивлялась, но потом рассмеялась и легла рядом. Почувствовав, что Загорского трясет от возбуждения, она провела ладонью по его груди и поцеловала в губы.

Пока Наташа принимала ванну, Виктор Сергеевич сварил кофе, выложил на тарелку фрукты и перелил апельсиновый сок из бутылки в стеклянный графин. Потом нарезал кусочками сыр — нежный камамбер в белой плесневой корочке, ядреный рокфор с яркими зелеными прожилками и мягкий козий, похожий на свежий творог. Добавил ко всей этой красоте тоненькие листочки пармской ветчины «со слезой» и хрустящий французский багет, только что доставленный из кондитерской. Отошел на шаг и полюбовался — натюрморт на прозрачном сервировочном столике получился отменный.