Джон Ридли - Путь к славе, или Разговоры с Манном

Заметка не была сплошной ложью, скорее это была полуправда. Да, я не ошивался в Вест-Сайде, но и другие чернокожие не ошивались бы там (никто бы не ошивался в Вест-Сайде), если бы их к тому не принуждали. А что до нескольких разнузданных вечеринок… ну да, даже не нескольких, — так газету, похоже, нимало не смущало то, что в них участвовали белые артисты, никто не писал, будто они позорят белую расу.

Но было в этом рассказе и нечто, более близкое к правде, чем к лжи. Там говорилось, что я пошел по стопам Сэмми, волочащегося за белыми девицами. В статье только вскользь упоминалось об этом, но, чтобы не показаться голословными, газетчики поместили рядом два снимка. На одном был Сэмми со своей новой подружкой Май Бритт. На другом — я с Лилией. Наверное, какой-нибудь охочий до скандалов фотограф щелкнул нас, когда мы обедали.

Я быстренько заглянул в конец. Автором публикации была женщина. Все ясно. Нет на свете ведьмы страшнее, чем негритянка, застукавшая чернокожего мужчину с блондинкой.

Значит, вот эта фотография, где я с другой девушкой — не важно, с белой или нет, просто с другой девушкой, — отвернула от меня голову Тамми, когда я приблизился к ней. Мне предстояло серьезное объяснение по поводу этого снимка.

Настала пора расплачиваться за ложь.

Я начал с ходу:

— Ну, детка, неужели ты веришь всему этому? — Я сел, расстелил у себя на коленях салфетку и уставился в меню, как будто эта статья не стоила того, чтобы тратить на нее время. — Нельзя же верить всему, что читаешь.

— Да я же не просто читаю. Я смотрю. Я смотрю на фотографию, Джеки. Ты и эта… эта… — Голос Тамми менялся при каждом слове. Он был то обвиняющим, то оскорбленным. Она отчаянно пыталась нащупать истину в том, что я ей говорил.

— Да, фотография, где я и та актриса… — Не Лилия. Та актриса. Отнимая у нее имя, я надеялся превратить ее из женщины-угрозы в вещь. — И еще человек пять. — По счастью, на снимке, опубликованном газетчиками, были видны и другие люди, окружавшие нас с Лилией. Если посмотреть на фотографию без предубеждения, можно было бы почти поверить, что мы с ней всего лишь часть более многолюдной компании. — Ты же сама видишь, тут даже имен никаких нет. Никто даже не утверждает, что у меня роман с этой женщиной. — С этой женщиной.

— Но тогда…

— А не делают этого потому, что между мной и нею ничего нет. Ничего!

— Тогда зачем напечатали эту фотографию рядом с этой статьей?

— Ну, просто… Во-первых, это вообще не статья. Вот в чем дело. Это не статья, это мнени…

— Зачем напечатали фотографию?

Да. Зачем?

— Ну надо же им что-то печатать.

— У них была фотография Сэмми и его подружки. Зачем им понадобилась еще и твоя?

Сколько лет я провел на сцене, сколько лет оттачивал свое комическое мастерство, — и вот мне понадобились адские усилия, чтобы быстро придумать правдоподобное объяснение. К тому же всю силу воли мне пришлось употребить на то, чтобы не покрыться испариной лжеца, — а это усложняло мою задачу.

— Ну, понимаешь, ведь не так-то легко напасть на такого типа, как Сэмми Дэвис. Им не нравится, что он встречается — что он женится, да, я слышал, они собираются пожениться, — газетчикам не нравится, что он встречается с этой женщиной. Но он же звезда такой величины — под него так просто не подкопаешься. И вот они пишут о том о сем, разбрасывают вскользь свои намеки, и создается такое впечатление, будто они готовы напасть на любого чернокожего, который приблизится к белой женщине ближе чем на десять шагов. И что мне теперь делать?

— Держаться от белых женщин на расстоянии десяти шагов.

Тамми немного смягчилась.

Я возразил:

— А ты у себя в Детройте можешь держаться на расстоянии десяти шагов от всех, кто набивается к тебе в ухажеры?

Пауза.

— Да, пожалуй, во мне говорила ревность. — Она сказала это ровным, легким тоном; похоже, смертельная тяжесть, давившая на нее целый день или даже дольше, упала у нее с плеч.

Значит, с помощью убаюкивающих речей я выбрался из угла, куда загнала меня моя похоть.

Тамми:

— Но ведь ты сам говорил, что только те люди, кто не знает страсти, зовут это ревностью.

— Наверно, говорил, и, наверно, я тебя прощу. На этот раз. — Я сказал это таким тоном, чтобы стало понятно: это шутка, но тем не менее мне пришлось прибегнуть ко всему своему мастерству, чтобы сказать ей такое. — Ну теперь-то ты меня поцелуешь как следует, или мне уйти и взаправду подыскать себе европейскую старлетку?

И Тамми поцеловала меня — настоящим, долгим, «соскучившимся» поцелуем, которого она лишила меня вначале, когда я подошел к ее столику.