— Еще лучше было бы, если б я ее не обманывал.
— Да, конечно, но это же невозможно.
Лилия вытянула руки, обнажив темнеющие ареолы и соски величиной с большие пальцы. Нет, отказаться от этого было немыслимо.
— Поэтому, — подытожила она, — лучшее, что можно придумать, — это ложь. И это правильно. Ты ведь любишь ее. Не меня.
— Это не значит, что я…
— Очень мило, конечно, что ты заботишься о моих чувствах, но ты сам сказал, что ее любишь.
— …Да. И собираюсь на ней жениться. У меня даже кольцо есть.
— Почему же ты ей его не подарил?
— Потому что это было бы несправедливо. Ты бы слышала, как она поет. У нее такой голос… Я бы на это не пошел, если честно. Не хочу лишать ее публики…
— Это неправильно.
— Что?.. Лгать ей — это хорошо, а позволять ей петь — плохо? — выпалил я.
Широко зевнув, Лилия ясно дала понять, как ей скучна моя ярость.
— Ты не женишься на своей девушке совсем не ради нее. Ты не делаешь этого ради себя самого, ради собственной свободы. Ты просто хочешь делать то, что тебе нравится, жить так, как тебе нравится…
— Ты неправа.
— Я всегда права.
— Это эгоизм в тебе говорит.
— Нет, не эгоизм. Я все знаю о мужчинах, о том, что ими движет. У женщины, если она красивая, есть выбор: или быть глупой, или все понимать. Глупая женщина счастлива, если верит, что мужчина любит ее не только за торчащие соски и что с ней хорошо обходятся не только в надежде на секс. И такая женщина очень, очень довольна тем, во что верит… Но я не из таких женщин. Я все понимаю. Я знаю, что от одиночества меня отделяет только то время, в течение которого состарится моя кожа. — Лилия провела пальцем по щеке. — Один чудовищный шрам — и я останусь одинокой. Я это знаю. Я все это знаю, и иногда из-за того, что я знаю, мне… мне делается…
— Ты ко мне пришла, — напомнил я. — В «Сайрос», в мою гримерку. Не я же приударял за тобой. Мне никогда в жизни, живи я хоть миллион лет, не пришло бы такое в голову. Ты сама ко мне пришла.
— Да. Это я к тебе пришла. И у тебя есть любимая женщина. Ну так скажи, ты бы вообще был со мной, если бы не это? — Ее руки скользнули к грудям. — Или это? — Ее руки сползли еще ниже.
— Это еще не…
— Я тебе вообще интересна как человек, Жаке, или я для тебя — просто… предмет секса?
Была ли она мне интересна как человек? Кроме беглых реплик, которыми мы обменивались до и после минут близости, — что я знал о Лилии? Откуда она, кто были ее родители, о чем она мечтала в детстве или чем бы она занималась в жизни, если бы не занималась тем, чем занималась?
Полное незнание.
Лишь тогда я вдруг понял, что в той невозмутимости, в том хладнокровии, которые я давно подметил в Лилии, можно было прочесть не только отстраненность богини. В них читалась и печаль человека, ясно осознающего собственную участь.
Лилия действительно все понимала.
Она все понимала, и это причиняло ей боль. И в тот момент мне захотелось обхватить ее, обнимать и целовать ее — и впервые при этом мною двигало не просто вожделение. Поняв это, я сам себя устыдился.
Лилия выбралась из кровати, накинула одежду на свое нагое тело. Я попросил ее не уходить.
— Не беспокойся, — ответила она. Голос у нее был ровным и умиротворяющим. — Я еще вернусь. У нас с тобой еще не все кончилось.
Она нежно поцеловала меня и ушла.
Я немного посидел.
А потом, не зная, чем еще заняться, отправился в казино и позволил Лас-Вегасу оторвать от меня еще кусочек.
* * *
— Мы выбили тебе телевидение! — выпалил Сид одним духом.
— У Салливана?
С таким же успехом можно было пнуть Сида в живот: он сразу будто задохнулся.
— …
— В шоу Фрэн.
Услышав это, я испытал смешанные чувства. Часть меня ликовала: давно пора. Я не винил Фрэн, ведь понятно было, что Си-би-эс отнюдь не жаждала приглашать сравнительно безвестного черного комика в свою свежезапущенную программу. Другим чувством было огромное разочарование. Я-то мечтал о Салливане. Я-то рассчитывал, что после «Копы», после «Сэндз», после «Сайрос» я заслужил-таки Салливана! Да, выступить в шоу Фрэн было бы хорошей рекламой, но, в конце-то концов, значение для меня имело только шоу Салливана.
— Это прекрасная возможность, Джеки.
— Понимаю.
— Шоу Фрэн пользуется успехом, да и телепередача — любая телепередача — означает прорыв.
— Понимаю, Сид.
— Да, но я-то знаю, что ты разочарован…
— С какой стати разочаровываться оттого, что буду выступать в шоу своего лучшего друга? — солгал я. И чудо, если Сид проглотил наживку. Уж он-то знал меня как облупленного. Даже по телефону он по голосу угадывал мои истинные чувства.
Читать дальше