Николай Псурцев - Тотальное превосходство

— Я вовсе даже не имею в виду любовь. Нет. Любовь на самом деле совсем даже и не является для меня чем-то необыкновенно важным и чем-то уж таким жизненно необходимым. Без любви я безболезненно и просто сумею всегда обойтись. Всегда. Во всякие времена. Даже когда настанет час смерти. Даже когда наступит время самых жестоких, самых трагических, самых чудовищных жизненных испытаний. Любовь не является для меня тем самым чувством, которое дает мне силы существовать и которое позволяет мне или, так скажем, вынуждает меня творить нечто правильное и нужное на этой земле… Важнее для меня гораздо это просто и примитивно видеть рядом с собой человека, мне равного, — полностью и во всех отношениях, то есть равного даже в оттенках, я не говорю уже о вкусах, пристрастиях, оценках, целеустремленности, энергии, силе… Важнее для меня гораздо это просто и примитивно видеть рядом с собой человека, который намного и давно уже превзошел меня в своем развитии… Может быть, даже гения… Да, да, да, скорее всего, конечно же, даже гения…

Мой крепкий, маленький, тренированный, гладкий зад, совсем немного волос между ягодицами, да и те короткие, мягкие, рук и языка не царапают и смотрятся, между прочим, отлично, волосы, и издалека и вблизи, вертелся заманчиво перед ее глазами, разбуженными, теплыми, в меру допустимо слезящимися, завлекал, подмигивал, хвастался своей полноценностью, лишал воли, контроля и разума — женщинам нравятся мужские зады, не ущербные, совершенные, конечно же, мужские зады, я это знаю — то поднимался, то опускался, то отдалялся, то приближался — это я собирал свою одежду в комнате по полу, рядом с диваном, и под диваном, и на диване, и за диваном.

Настя, бедная, охнула разочарованно, когда трусы скрыли мои ягодицы, Настя, умная, вздохнула тоскливо, когда брюки спрятали мои ноги, Настя, славная, махнула рукой в мою сторону и отвернулась, когда рубашка упала на мои плечи и на соски моих же грудей…

По поводу любви я с Настей согласен. Любовь к женщине или любовь к мужчине не есть, уверен, тот самый смысл жизни, который люди так пытаются постигнуть, не все, но особо одаренные, разумеется, те, которые пробуют задумываться, не простые, те, которые стремятся хотя бы постараться подступиться к величию, и которые, все-таки тем не менее в глубине души, далеко-далеко, так далеко, что дальше даже и не придумаешь, понимают всю бессмысленность, никчемность и пустяковость своей надежды на какой-либо смысл, любовь не есть смысл жизни, любовь дарит нам всего лишь удовольствие и успокоение, удовольствие от секса и от чувства защищенности или, наоборот, покровительства, власти, а успокоение от осознания некоей, несмотря ни на что, полезности собственной жизни… Любовь к Миру — согласен, это Высшее. (Но тоже не смысл.) То есть я принимаю все, что передает мне в пользование Мир, и все, что приготовила для меня моя Судьба. И с благодарностью принимаю, и с восторгом, и с наслаждением, и с почтением, и с изумлением, и даже, может быть, чуть-чуть с недоверием — неужели это все мне, мне одному? Любовь к Сотворению Нового, к Созиданию — согласен. (Но тоже не смысл.) Человек без подобной любви — зверушка, ничто, никто, ненужный и вредный, ошибочно появившийся на земле организм, дерьмо. Встретиться с равным, найти себе равного, добыть его, достать его, завоевать его, или равного, или того, который все-таки сильней тебя, талантливей, удачливей, а значит, доброжелательней тебя, веселей тебя, подвижней тебя, да просто, в конце концов, правильней тебя — согласен, это Счастье, единственное, истинное, открытое, безусловное… (Но все-таки, наверное, не смысл. Нет смысла и вправду, я подозреваю…)

…Настя — чудесная девушка. Женщина. Девочка. Не простая. Дорогая. (Я имею в виду то количество мастерства и усилий, которые затратила на ее создание Природа.) Сексом брызжет неудержимо, неукротимо и неправдоподобно обильно. Умница. Чувственная и чувствительная. Обожженная и обнаженная. Обаятельная как никакая другая женщина (девушка, девочка), которую я когда-либо встречал в своей жизни. Пахнет сытно и вызывающе. Дышит мелко и тихо. Влаги в глазах, на губах и на языке ровно столько, сколько необходимо для того, чтобы завести любого мужчину, без исключения. Много знает и много умеет. Не боится жить и не боится умирать. Это так, это так, это так…

Но не равная.

Я должен все время говорить ей ласковые слова. И обязательно ласковым тоном. Потому что, если я не буду говорить ей ласковые слова и ласковым тоном, она непременно на меня обидится, и искренне, непритворно, без каких-либо планов и вовсе не желая в дальнейшем развития какой-либо интриги, пусть даже незначительной, пусть даже, может быть, и не сразу заметной… Я вынужден постоянно уделять ей внимание, замечать ее, прислушиваться к ней — и даже тогда, когда делать мне этого совершенно не хочется. Потому что, как только я перестану уделять ей внимание и не буду больше замечать ее и прислушиваться к ней, она тотчас же расстроится, она тотчас же опечалится, она тотчас же затоскует и, возможно, даже заплачет… заплачет, заплачет, и опять-таки искренне и непритворно, и не пытаясь нисколько из такого вот своего расстройства извлечь хоть какую-нибудь выгоду… Когда мне потребуется остаться одному, а такое случается часто, и я в какой-то определенный час покину ее неожиданно — уйду — и, возможно, даже очень надолго уеду, улечу, убегу, скроюсь, спрячусь и устроюсь где-нибудь потом накапливать силы, то она тотчас решит, разумеется, что я просто-напросто бросил ее, послал ее на хрен, нашел себе другую равную или другого равного и унизил ее, понятное дело, тем самым оскорбил ее, посмеялся над ней, поиздевался над ней, и решение ее такое, между прочим, будет, снова, конечно же, очень открытым и очень чистым, и без всякой примеси, разумеется, злого умысла или какой-либо подлой и коварной корысти…