Жозеф Кессель - Всадники

Сам не понимая почему, он сказал:

– Я никогда потом не ел такого вкусного плова, какой готовила ты.

Затем резко коснулся пальцами волос Айгыз и буркнул:

– Мир тебе!

И вышел, не дожидаясь традиционного ответа.

Турсун медленно шагал к себе в теплой, легкой ночи. Он ни о чем не думал, прислушиваясь лишь к шуму собственных шагов по каменистой дороге. Когда он увидел очертания своей юрты, освещенной переносным фонарем, Турсун понял, что она уже не может служить для него убежищем.

Нияз исчез. На скамье, обхватив голову руками, сидел перед столом только Гуарди Гуэдж.

– Все, – сказал Турсун, – последний вечер я здесь.

– Я так и думал, – ответил Гуарди Гуэдж. – Вести из Кабула вот-вот придут.

Он говорил, не отрывая от головы тонких и настолько исхудалых пальцев, что свет от фонаря проходил сквозь них, словно сквозь стекло.

– Ты выглядишь сегодня усталым, Пращур, – сказал Турсун.

– Устало не тело, – сказал Гуарди Гуэдж. – Мы уйдем отсюда вместе.

Дехканин с согбенной спиной, прислуживающий Турсуну, принес горячие лепешки, простоквашу, крутые яйца, варенье с бараньим салом и виноград. Налил чаю. Гуарди Гуэдж не дотронулся ни до чего.

Турсун покачал головой и, сев, резко придвинул к себе еду. Все, что он ел, показалось ему безвкусным. Отодвинул одно за другим блюда и сказал:

– Когда она поверила, что у меня хороший аппетит, она тут же переменилась.

– Айгыз? – спросил Гуарди Гуэдж.

– Она, – ответил Турсун.

И рассказал, как на безобразном лице умирающей старухи вдруг на какое-то мгновение появились взгляд и улыбка очень красивой, очень молодой женщины. И Гуарди Гуэдж сказал:

– Вот видишь, не зря сходил.

– Это какое-то колдовство, – воскликнул Турсун. – Но я же не колдун.

Гуарди Гуэдж улегся на скамью, подложив под голову сумку.

«Колдовство? – подумал он. – Может быть. Но исходит оно от человека и существует на земле столько же лет, сколько и он сам».

Гуарди Гуэдж забыл о Турсуне. Он вспоминал древние легенды и прекрасные стихи о любви. Временами произносил вполголоса целые строфы.

И тогда Турсун кивал головой. Он узнавал и не удивлялся этому. От Каспийского моря до Индии веками распевались и декламировались эти знаменитые стихи, будь то под навесами базаров или на собраниях утонченных поэтов, в семейном кругу или у костров в степи. Они становились достоянием и ученого, и бродячего певца, и обездоленного пастуха. Даже женщины в заброшенных горных кишлаках знали наизусть длиннейшие поэмы.

– Фирдоуси, – шептал Турсун.

Или:

– Хайям.

Или:

– Хафиз.

Наконец Гуарди Гуэдж кончил декламировать и открыл глаза. Степное небо переливалось звездами. Лицо Турсуна в свете фонаря походило на деревянную скульптуру.

Гуарди Гуэдж с мягкостью в голосе сказал:

– Это колдовство любви, о чопендоз, существует во всех людях и для всех.

Гуарди Гуэдж оперся на стол, чтобы лучше разглядеть Турсуна.

– Айгыз тебя не ждала и не надеялась увидеть.

Но ты вошел в ее дом. И она поняла, что всегда считала тебя самым давним и самым дорогим другом.

Турсун хотел ответить.

– Нет, послушай, – остановил его Гуарди Гуэдж. – Для тебя она уже давным-давно никто. А для нее ты по-прежнему супруг, прекрасный и единственный, суженый на веки веков.

– Женщины, – проворчал Турсун.

– Женщины, – повторил Гуарди Гуэдж, но с совсем иной интонацией.

И в нем опять запела кафиристанская колыбельная. Он дал ей прозвучать в нем и продолжал.

«Турсун беспокоится обо мне, Турсун меня защищает», – подумала Айгыз и почувствовала себя счастливой. А ты, рассказав о своем голоде, сделал еще больше. Ты вернул ее в те годы, когда ее руки работали, чтобы тебя покормить, одеть тебя… Сегодня вечером каждая секунда твоего присутствия была для нее бесценным даром. И все же она отправила тебя ужинать. Она опять о тебе заботилась.

– Женщины, – проворчал Турсун.

– И не только они, – возразил Гуарди Гуэдж.

Он сделал еще несколько глотков чаю и продолжил:

– Верь мне, о чопендоз, чтобы не задохнуться в собственной шкуре, каждый должен чувствовать, что он нужен другим.

– Я ни о ком не забочусь и чувствую себя хорошо, – сказал Турсун.

– В самом деле? – спросил Гуарди Гуэдж. – А что с тобой станет, Главный Конюший, если тебя вдруг освободят от работы с лошадьми? Твое сердце по-прежнему будет таким же горячим и здоровым?

– Тут надо подумать, – сказал Турсун.