Жозеф Кессель - Всадники

«Так что, – подумал Турсун, – выходит… ничего для него не изменилось, да и в нем тоже? А тогда, значит, получается, что судьба человека заключена в нем самом?»

В комнате стало совсем светло. Просветлело и в душе у Турсуна.

«То же самое и с Мокки», – подумал он.

А еще подумал:

– Я буду на его свадьбе, потому что его женой станет дочь моего старшего саиса… И я буду также на бузкаши с участием Уроза, потому что я его отец. И буду каждое утро обходить и осматривать всех лошадей, потому что… потому что так уж я устроен…

Вдруг Турсун перестал размышлять. Настал и даже уже прошел момент, – он понял это по интенсивности освещения, – когда обычное тепло должно было бы размягчить, смазать суставы, распрямить конечности, вернуть им способность двигаться. Он хотел пошевелить ими. Не получилось. «Столько переживаний… слишком много поел… мало спал…» – подумал он. Ну конечно! Он стойко просидел допоздна в гостях, оказывал честь блюдам, поддерживал беседу. Все гости хвалили его здоровье. Какой ценой он должен теперь расплачиваться!

Мудрость, покой, ясность мысли покинули Турсуна. Он пытался, пытался, пытался, испытывая гнев, страх и растерянность, поднять торс, пошевелить им. Только руки слушались его. Он схватил палки, стоявшие у изголовья… И не смог ничего ими сделать. Подумал: «Сегодня утром меня не увидят в конюшнях, во дворах, а именно сегодня мне важно там появиться, важнее, чем когда-либо…»

Он уже видел улыбки, слышал голоса… Стоило Главному Конюшему побывать на праздничном ужине, и вот он уже лежит в постели… Отныне ни уважения к нему, ни страха перед ним… Конец великого Турсуна.

Из прихожей послышался шум льющейся воды. Рахим, как всегда, наполнял кувшин-кумчан для омовений. Из горла Турсуна непроизвольно вырвался крик:

– Бача! Иди сюда! Бача!

Испуганный и оттого еще более детский голос Рахима переспросил недоверчиво:

– Ты действительно хочешь?.. Ты разрешаешь?..

– Все ты правильно понял, сукин сын, – проворчал Турсун.

Медленно, робко повернулась ручка двери. Медленно, дюйм за дюймом, стала раскрываться дверь, остановилась полуоткрытая. Сперва появилась голова Рахима в старой чалме, потом худенькие плечики в рваном чапане. Он вошел и замер на пороге.

Стыд от необходимости обнаружить свою слабость и старость, гневное нетерпение покончить скорее с бесчестием, на которое он был обречен, готовы были вылиться в поток ругательств и проклятий. Он встретился взглядом с Рахимом. И выражение его глаз вселило в Турсуна странную уверенность. Бача так боялся не его. Сама возможность открыть дверь в святая святых наполняла священным страхом расширившиеся от ужаса и вдруг повзрослевшие глаза.

«Ничто и никогда не сможет ослабить такое уважение», – неожиданно для себя подумал Турсун. И миролюбиво сказал:

– Подойди ближе.

Рахим подошел к чарпаю, низко склонив голову.

– Сбрось одеяла на пол, – приказал Турсун.

Бача повиновался.

– Разотри мне изо всех сил ступни, колени, кисти, плечи, – перечислил Турсун.

Когда Рахим выполнил все это, Турсун распорядился:

– Ну а теперь подсунь все одеяла мне под спину.

Вот так. А сейчас возьми меня за руки и подними.

Упершись в чарпай, слуга стал тянуть к себе грузное тело хозяина. Постепенно Турсун почувствовал, как растягиваются хрящи шеи и хребта. Сильным толчком, от которого, как ему показалось, у него надломилась поясница, он выпрямил торс. Мускулы разогревались, суставы шевелились. Но еще недостаточно, чтобы он мог спустить ноги на пол. Рахим их опустил, одну за другой, а Турсун, упершись ладонями в чарпай, повернул торс.

Старый чопендоз с трудом переводил дыхание. Предстояло выдержать последнее, наитяжелейшее унижение: дать себя одеть, как малое дитя.

– Одежду, – сказал он сквозь зубы.

Рахим снял висевшие на большом гвозде, вбитом в дверь, брюки. Штанины были широкими, и ноги Турсуна влезли в них легко. Труднее стало, когда надо было поднять их с ляжек до пояса. Опираясь на обе палки, Турсун тщетно пытался хоть на миллиметр оторвать свой таз от чарпая.

Тоненький и слабый голосок, доносящийся словно издалека, сказал ему:

– Наклонись направо… чуть-чуть… капельку…

Он подчинился. Ткань поднялась вдоль ляжки, вдоль бедра.

– Теперь налево, пожалуйста, – произнес тоненький голосок.

Турсун опять подчинился и принял сидячее положение. Он почувствовал, как удивительно ловкие пальчики тянули, затягивали шнурок, которым штаны удерживались на поясе, а также другой – в промежности. Он хотел остановить их. Это он смог бы сделать и сам. Но не успел. Руки Рахима были более ловкими, более проворными. За всю свою долгую жизнь Турсун не испытал такого унижения… «Если бы Уроз увидел меня таким, – подумал Турсун. – О, сын мой, хоть ты и калека, но как я тебе завидую!»