Леонид Габышев - Одлян, или Воздух свободы - Сочинения

Раз на этап не забирали. Глаз решил простыть и попасть в колонийскую больничку. Стужа на улице лютая. Ночью он встал и пошел в толчок. А в толчок ночью только в одном нижнем белье выпускали. Возвращаясь обратно, он перед отрядом лег на обледенелую дорожку грудью. Минут пять пролежал; замерз. «Воспаление легких должен получить, — подумал он и пошел в отряд. Но не простыл. Даже кашля не было. На следующую ночь опять лег грудью на обледенелую дорожку, но простуда не брала.

Дня через два еще решил попробовать. Выйдя из отряда, на углу столкнулся с Пирамидой.

— Глаз, — спросил Пирамида, — не знаешь, как простыть?

— Ложись грудью на дорожку и лежи.

— Да я несколько ночей лежу, но не простываю.

Пирамида пошел в отрад, а Глаз, размышляя, в толчок.

«Как же попасть в больничку?».

Когда Глаз жил в третьем отраде, то горячей водой ошпарился парень-кочегар, и его забирали в больничку в Челябинск. Воспитатели и парни суетились, срочно собирая его в дорогу. Многим ребятам хотелось оказаться на его месте. И Глазу тоже.

Глаз шел по зоне. Здесь, напротив больнички, была разбита клумба. Летом, идя мимо клумбы под сенью деревьев, всегда замедлял шаг. Цветы пахли дурманяще и напоминали запах пряников. И он, голодный, вдыхал аромат.

Сейчас клумба была под снегом, и голые деревья гнулись от порывистого ветра. И голодному Глазу захотелось лета, аромата цветов и запаха пряников.

Обойка чуть раньше закончила работу, и парни грелись у труб отопления.

— С письмами у меня ничего не получается, — сказал Антон, приложив руки к горячей трубе. — Я штук пять послал первому секретарю, уж как я его ни материл, а толку нет. Не отдает в милицию. Значит, не привлекут и на этап не отправят.

Антон достал из кармана две длинные иглы, такими гобелен сшивают на диванах. Иглы связаны нитками, и острые концы торчали в разные стороны. Длина иглы чуть не с ладонь.

— Как думаешь. Глаз, смогу проглотить?

— Да нет, Антон, больно длинные. Сразу в горло воткнется.

— А если так? — Антон достал из кармана маленький шарик вара, нанизал на иглу и, широко раскрыв рот, затолкнул в глотку и проглотил.

— Ну вот, а ты говорил не проглотить.

Он сделал это так быстро, что Глаз и опомниться не успел.

— Теперь-то меня точно в больничку заберут. В Челябинск. Пусть делают операцию и достают.

Глаз молчал. На душе так муторно стало, и он отошел от Антона.

Скоро съем прокричали, и парни двинули на улицу. К Глазу подошел бугор букварей Томилец.

— У меня к тебе базар. — Томилец посмотрел по сторонам. — Манякин говорит, что он две иголки проглотил на твоих глазах. Правда это?

— Правда, Томилец.

— А не врешь?

— Зачем мне врать? Я даже моргнуть не успел, как он глотнул их.

Из-за дверей вышел начальник отряда.

— Петров, — сказал начальник отряда, — почему ты не помешал Манякину проглотить иголки?

— Виктор Кириллович, я не поверил ему, что он такие длинные глотанет. Все было так быстро, что я и помешать бы не смог.

Перед ужином начальник отряда вызвал Глаза в воспитательскую.

— Петров, объявляю тебе наряд вне очереди. Завтра на туалете отработаешь.

«Толчок, толчок»,— пронзило все внутренности Глаза.

— Виктор Кириллович, за что?

— Наряд вне очереди.

— Виктор Кириллович, он проглотил, а мне наряд!

— Должен был помешать…

— Да не думал я, что он проглотит.

— Иди.

Глаз вышел из воспитательской. Все, толчок.

Весь вечер он ходил сникший, а когда зона погрузилась в сон, не мог уснуть.

«Виктор Кириллович, Виктор Кириллович, — разговаривал мысленно с начальником отряда Глаз, — ну отмените мне наряд, не хочу идти на толчок. Что я сделал?»

Умри, зона! Умри, поселок Одлян! Провались в тартарары весь Миасс с его красивейшими окрестностями, но только не допусти избиения Глаза. «О нет, нет! — обливаясь кровью, кричала его душа. — Я не хочу этого! Я не хочу идти на толчок. Не хочу жрать застывшее говно. Я ничего не хочу. Как ты поступил, Антон? Да он мной подстраховался на случай, если ему не поверят. И ему не поверили. И призвали меня, чтоб я подтвердил. Но что я мог сделать. Господи, что? Теперь мне — толчок, ему — больничка. Меня — ушибать, а он будет балдеть на белых простынях и радоваться, что обхитрил начальство».

Спал Глаз плохо. Часто просыпался. Снился кровавый сон. Кровавые отблески кровавого бытия кровавыми сполохами кроваво высвечивали кровавую эпоху. Кровавый цвет везде. Он залил всю долину Одляна. Кровавыми стоят две вершины — Царские ворота, между которыми, как говорит предание, проезжал Емельян Пугачев. Течет кровавая вода в реке Миасс. Начальник колонии — кровавый майор, — мерно ступая по обледенелой бетонке, припорошенной снегом, подходит к толчку, где его ждет начальник седьмого отряда. Хозяин выпятил пузо, сунул папиросу в рот и ждет не дождется, когда Глаза поведут на толчок. Но вот его привели. Из толчка — крики, и вот она — кровь Глаза, кровь тысяч малолеток устремляется в двери, сносит их и вырывается на простор. Начальник колонии бросает папиросу, пригоршнями зачерпывает кровь, пьет и обмывает ею лицо, словно родниковой водой, и блаженствует. Криков из туалета не слышно. Майор и капитан медленно удаляются в сторону вахты. На обледенелой бетонке остаются их кровавые следы.