Леонид Габышев - Одлян, или Воздух свободы - Сочинения

— Ерунда. Все впереди.

Каманя медленно поворачивал рычаг.

— Значит, ты любишь песни, много их знаешь. Молодец. Поэтому и часто слушал их, когда я пел, так?

— Так.

— А кроме песен, ты ни к чему не прислушивался?

— Нет.

— Верю. Мы никогда там ничего не базарили. По крайней мере… — Каманя подумал, — лишнего. Но все же почему ты вертелся около нас?

— Я песни слушал.

— Песни, — протянул Каманя и чуть сильнее придавил рычаг. — Это хорошо, если песни.

Глазу становилось невмоготу. Тиски так сдавили кисть, что она перегнулась пополам: мизинец касался указательного пальца. Казалось, рука переломится, но гибкие косточки выдерживали.

— Глаз, а ну улыбайся. И знай: медленно буду сжимать, пока кости не хрустнут или пока не сознаешься.

«Неужели еще и рука будет изуродована?»— подумал Глаз.

— Нет мочи, Каманя, ни на кого я не работаю.

Каманя посмотрел на Глаза.

— Нет мочи, говоришь. Хорошо, я верю. Ты вот любишь песни, так спой сейчас свою любимую.

К ребятам Глаз стоял спиной. Терпеть невыносимо, и он тихонько запел «Журавлей», а Каманя медленно, миллиметр за миллиметром, придавливал рычаг. Всю боль Глаз вкладывал в песню, пел негромко, и по его лицу текли слезы.

— Глаз, — сказал Каманя, когда песня была спета, — а теперь скажи, давно ли работаешь на Канторовича.

— Не работаю я на него, невмоготу терпеть, Каманя!

— Ну, а на кого тогда, сознайся, и на этом кончим. Если будешь и дальше в несознанку, я дальше закручиваю тиски.

— Ни на кого я не работаю, Каманя! Невмоготу, Каманя…

— Колись давай, или сейчас крутану изо всей силы, ну!

— Да зачем мне работать? Если б я на него работал, что — мне бы легче жилось?

Глаз, сказав это, посмотрел на руку. Лицо его от боли кривилось. Каманя, видя, как страдает Глаз, продолжал затягивать тиски. Лицо и у него кривилось, будто и ему было больно.

— Ладно, Глаз, пока хватит. Вечером пойдем с тобой в кочегарку. Суну твою руку, правую руку, в топку, и подождем, пока не сознаешься.

Каманя ослабил тиски. Глаз вытащил руку, махнул ею и сунул в карман.

— Иди, — тихо сказал Каманя.

Глаз со страхом ждал вечера. Его поведут в кочегарку и будут пытать огнем.

Вечером к Глазу подошел Игорь, кент Маха;

— Пошли.

Глаз подумал: ведут в кочегарку, но они пришли в туалетную комнату. В комнате стояли два вора: Кот и вор шестого отряда Монгол.

— В кочегарку тебя завтра поведем, — сообщил Игорь, — если сейчас не сознаешься. Но я о тебе лучшего мнения. Расскажи с самого начала, как ты стал работать на Канторовича, бить не будем — слово даю! Ну!

— Не работаю я на Канторовича, ни на кого не работаю. С третьего отряда меня перевели — там седьмого класса нет. А работай я на Канторовича, зачем бы он меня отпустил? И как бы я к нему ходил незамеченный? Ведь меня сразу увидят на третьем отряде.

— Не говоришь — расколем. Встань сюда.

Глаз встал, чтоб Игорю было хорошо размахнуться, и получил моргушку. Крепкую. Голова закружилась. Игорь не дал ему оклематься и дважды ударил еще. Глаз забалдел, но быстро пришел в себя.

— Колись!

— Ни на кого не работаю. Правда!

— Что ты его спрашиваешь — бить надо, пока не колонется. Дай-ка я, — сказал Кот и начал Глазу ставить моргушки одну за другой. Видя, что отключается, дал отдышаться и начал опять.

— О-о-о, — застонал Глаз, — зуб, подожди, зуб больно.

Глаз схватился за левую щеку.

— Иди, — сказал Игорь, — завтра в кочегарку пойдем.

В спальне Глаз подошел к зеркалу. Открыл рот и потрогал коренные зубы слева. Ни один зуб не шатался. «Все зубы целые, а боль адская. Ладно, пройдет».

Воспитанники между собой говорили, что парней, прошедших Одлян и призванных в армию, ни в морской флот, ни в десантники, ни в танковые войска не берут, потому что отбиты внутренности. Во всех военкоматах страны знают, что такое Одлян, и говорят:

— В стройбат его!

Многие ребята мечтали о военных училищах, но понимали: им туда не попасть.

Зато некоторые переписывались с девушками, чаще — с заочницами , с незнакомыми лично, значит. Заочницы на конверте после области, города и поселка надписывали: ОТКН, 7 (седьмой, например, отряд) — (Одлянская трудовая колония несовершеннолетних). А парни в письмах расшифровывали так: одлянский танковый корпус Нахимова, или Нестерова, или Неделина. Служу, мол, в армии.

И к Глазу пришло отчаяние — надо с собою кончать. Но как? Нож, которым он в цехе обрезает материал с локотников, короток. До сердца не достанет. Удавиться? Но где? Вытащат из петли и бросят на толчок.