Леонид Габышев - Одлян, или Воздух свободы - Сочинения

— Дяденька, дяденька, дайте и мне копеечку?

И не заметил Егор Иванович, как к нему цыганенок маленький подкатился и стоял с протянутой рукой. «Подглядел, чертенок, что я нищей подал, и тоже просит». И он положил цыганенку в маленькую и грязную ладонь последнюю мелочь.

Сделал несколько шагов и увидел: к нему подходила молодая цыганка.

— Отец, — сказала она, выбросив сигарету, — мне от тебя ничего не надо. Хочешь, я скажу всего несколько слов, что у тебя в жизни было?

— Говори.

— Ты — бывший военный. Ты много видел горя, но сам не пережил. Но беда и тебя не оставила: ты потерял близких, и теперь одинок. А на сердце у тебя лежит камень. Сказать, что тебя ожидает?

— Скажи.

И у цыганки в руках оказались карты, хотя когда она говорила — руки ее были пусты.

— Вот, — сказала она и вытащила по одной три карты, поглядела на них, стасовала колоду и теперь вытянула шесть карт. — Тебя ожидает спокойствие, вечное спокойствие. Отец! Ты понимаешь меня, скоро камень упадет с твоего сердца, и ты освободишься от мук. Ступай, Господь с тобой.

Ступил Егор Иванович, ступил медленно. «Дано цыганам заглядывать в души смертным. Мас-те-ра. Ни один ведь русский не обратил внимания, в каком состоянии я подал нищей мелочь. А эти: р-р-раз — и тут». Нравились ему цыгане.

Однажды на вещевом рынке милиция задержала за спекуляцию цыганку и посадила в машину. Вмиг два цыганенка распластались на животах под передним колесом машины: один спереди, другой сзади. Милиционер уговаривал их, чтоб они встали, но к машине неслась орава цыганят, и они легли под остальные колеса. Собрался народ, и вот плотная толпа зевак взяла в кольцо машину. И цыганку — отпустили. Она прошла сквозь толпу, что-то крикнула по-своему, и цыганята выскочили из-под колес. Тогда Егор Иванович думал: «Когда русские так будут стоять друг за друга?», а сейчас шел и повторял слова цыганки: «Скоро камень упадет с твоего сердца, и ты освободишься от мук». Да скорей бы, скорей, что я еще могу ждать от жизни».

Егор Иванович, думая о бытии, и не о бытии — тоже, медленно брел в пустую квартиру. Он проходил мимо бывшей церкви, после войны переоборудованной в продовольственный магазин. Церковь из красного кирпича стояла едино: время не коснулось ее, лишь купол люди остригли, и Егор Иванович посмотрев на нее, остановился. «Господи, — подумал он, — почему я пошел этой дорогой, ведь раньше-то всегда кратчайшим путем ходил, а сейчас — в обход, мимо бывшей церкви. Нищая у магазина сказала: «Благослови вас Господь», а цыганка: «Ступай, Господь с тобой», и вот ноги вынесли меня к церкви. Да и первое слово, которое я подумал, увидев церковь, — «Господи». Господи! Да что со мной, ведь и в Бога-то я ни минуты не верил, а вот стою у церкви-магазина и смотреть на нее хочется. Довольно, надо идти».

Поднимаясь по лестнице, почувствовал, как схватило сердце, постоял, держась за перила, передохнул.

Войдя в квартиру, взял лист бумаги, ручку и сел за стол. Оставив немного места для начала письма, написал: «Люди, я хочу покаяться», — и задумался. Закололо сердце, да так сильно, что схватился на левую сторону груди. Он мял грудь: ему хотелось усмирить сердце.

Егору Ивановичу стало легче, и он написал: «Я — каюсь», — и в этот момент так дернуло сердце — будто оборвалось. Ручка выпала и покатилась. В беспамятстве он навалился на стол, склонил голову и затих. Редкие его волосы касались листа бумаги и слов «Я — каюсь».

1978–1987 гг.

г. Волгоград

Маленькая девочка играла на улице. Она перекладывала деревянные кубики и считала: «Один, два, тли… пять… девять». Дальше она не умела и называла одну и ту же цифру: «Девять, девять, девять…»

Вот она принялась складывать кубики один на другой, неровно, по два в ряд. Высоко они не поднимались — падали.

Девочке захотелось порезвиться, и она побежала. Мама сидела на скамейке и наблюдала за дочкой.

Девочка бегала, останавливалась, глядела в сторону мамы, смеялась и снова пускалась наутек. Она спотыкалась, но чудом удерживалась на еще неокрепших ножках. Устав, засеменила к луже. Мама крикнула:

— Туда нельзя — там грязь.

Но ей хотелось похлюпаться в луже, и она опустила в воду руку. Мама подошла.

— Испачкаешься. Не надо.

— А я хосю-у.

Девочка ступила ногой в лужу.

— Зачем… — и мама поставила дочку на сухое место.

Девочка, довольная, побежала к другой луже. Она открыла для себя: лужа — не бездонная.