Тереза Фаулер - Z — значит Зельда

— Ты меня любишь?

Я подумала: «А люблю ли? Да и как ощущается настоящая любовь?»

Кажется, я больше не знала ответа. И тут вспомнила наш с Тутси разговор много лет назад…

«— Просто, думаю, мне надо знать, к чему готовиться. Я хочу сказать, как распознать настоящую любовь? Все как у Шекспира? Знаешь, с вздымающейся грудью, трепещущим сердцем, личинами и безумием?

— Да. Да, все именно так. Мужайся, сестренка».

«Тут понадобятся прочнейшие железные укрепления, — подумала я. — И даже они бы не помогли».

— Не стоило бы, — ответила я Скотту, и он заметно расслабился. — Может, и не люблю, — добавила я. Почему это он может выдохнуть, когда я все еще разбита? — Не рассчитывай.

Он потянулся ко мне и заключил меня в объятия.

— Пусть у нас будет хотя бы это.

Четыре месяца спустя я задумала и написала свою собственную пьесу «Скандала бра» и договорилась с местным театром о ее постановке. Скотт тем временем все еще пребывал в поиске своего истинного пути. Искал на ощупь, одной рукой, держа во второй бокал. Он не писал.

Приходили и лежали неоплаченными счета. Продавцы, портные, бармены звонили нам с одной и той же мантрой: «Счет мистера Фе. просрочен, не могли бы вы передать ему, что мы ждем ответа?» Мое терпение становилось хлипким, как весенний лед.

Я и сама была хлипкой, а порой, не сомневаюсь, и ледяной. Было ясно, что он никогда не изменится, я никогда не смогу изменить его. Весь мой идеализм разъела ржавчина. Пришло время сделать то, к чему меня призывали Тутси и Сара Мэйфилд: вырваться на волю. Когда через неделю «Скандала бра» провалилась и сошла со сцены, я написала Саре в ответ:

Проще сказать, чем сделать. Ха, это была бы отличная эпитафия — и для меня, и для Скотта.

Но она знала, как и я, что есть много способов уйти от мужчины, если по-настоящему захотеть. Проще всего окрутить нового мужчину — желательно более богатого, и я знала, что такие водятся у нас в изобилии. Если бы захотела, я могла бы отыскать подходящего джентльмена и так вскружить ему голову, что мне больше не пришлось бы заботиться о том, как и когда будут оплачены счета.

К тому же я больше не дрожала от ужаса при мысли о том, что потеряю Скотти — могла ли она отдалиться сильнее, чем сейчас? Разве дочка еще верила в мою стабильность, в мои суждения? Разве Скотт за время моего отсутствия не стал для нее единственным родителем?

20 июля 1933

Дражайшая Тутси!

Я знаю, что ты была права в своем последнем письме. Скотт, похоже, безнадежен, и меня слишком часто толкали за пределы моих возможностей. Но ведь мы оба не идеальные супруги. Ты знаешь, какой я становлюсь, когда сержусь. Несли когда-то общество меня боготворило, то сейчас я сильно потеряла в цене.

Кто другой так преданно оставался бы рядом, когда я казалась безнадежной? Должно быть, он любит меня. Наверное, это просто очередной спад. Он гений. Тутси, но такой хрупкий… Мне хочется завернуть его в папиросную бумагу, как мы делаем с нашими самыми красивыми рождественскими игрушками, прежде чем убрать, защитить его даже от самых пустячных угроз, которые нависают над ним из-за излишнего обожания публики.

Я собираюсь снова попробовать свои силы в жанре романа. Макс говорит, что будет счастлив, если я напишу еще один. Скотт придет в ярость — ему все еще далеко до завершения. Я снова готовлюсь к буре. Если веришь, что Бог готов услышать, как кто-то просит за нас, потерянных, помолись за нас со Скоттом.

С любовью к тебе и Ньюману,

Все лето мы бились до первой крови, и я, и Скотт, и не желали уступать ни дюйма. Я боролась за право на независимое существование, за право выражать себя и самой прокладывать себе курс. Он хотел контролировать все, хотел, чтобы все обернулось так, как он когда-то придумал, когда впервые отправился в Нью-Йорк в надежде найти хорошую работу и послать за мной. Он хотел вернуть свою эмансипированную обожательницу, свою музу века Джаза. Хотел вернуть прошлое, которого никогда не существовало. Он всю жизнь положил на иллюзию: хотел построить то, что казалось ему внушительной башней из камня и слоновой кости, только чтобы однажды проснуться и обнаружить, что строил карточный домик, который обрушился от первого порыва ветра.

Однажды в августе, когда Скотт работал наверху, а моя кухня кипела жизнью, потому что мы со Скотти и тремя ее подружками пытались приготовить «настоящее южное печенье», зазвонил телефон.

Я бросилась к аппарату, чтобы снять трубку раньше, чем звонки потревожат Скотта. Это была Тутси: