Тереза Фаулер - Z — значит Зельда

— Зельда, милая, послушай, кое-что произошло. С Тони.

Девочки не прекращали болтать, так что я заткнула второе ухо.

— Что такое? Что случилось?

— Я знаю, вы с мамой переписывались о его лечении с тех пор, как он заболел в прошлом месяце, и спасибо большое, что ты пыталась помочь… Ты ведь говорила с ним, да?

Мое сердце бешено колотилось.

— Да. Господи, он был совершенно разбит.

Это депрессия после потери работы. Он говорил, что слышит голоса или просто видит сны наяву. Что-то шептало ему, что он должен убить маму. Тони сам признался в этом, не представляя, как прекратить этот ужас. Обойдя врачей в Чарльстоне, Эшвилле и Мобиле, он в итоге лег в лечебницу в последнем.

— Он был очень плох! — воскликнула Тутси. — Детка, у тебя есть кто-нибудь рядом? Скотт дома?

— Просто говори, — сквозь ком в горе попросила я.

Измазанные мукой девочки затихли и смотрели на меня.

— У него была лихорадка, он был в бреду, и он… Боже, Зельда, он забрался на подоконник и спрыгнул. Падение убило его. Его больше нет.

Я с трудом сглотнула и сморгнула слезы. В бреду? Это правда или же Тутси говорила, опасаясь, что телефонистка может подслушивать? Может быть, он просто был в отчаянии?

— Что случилось, мама? — Ко мне подошла Скотти.

— Ох, тетушка Тутси рассказала ужасные новости.

— Что-то с бабушкой?

— Я перезвоню, — сказала я Тутси и положила трубку. — Нет, не с бабушкой. С дядей Тони. Произошел несчастный случай. Он… он… он скончался. Дядя Тони умер.

Какой же ужас переполнил меня в тот момент! Будто при звуке этих слов моя кровь превратилась в густой, холодный туман. Мои руки покрылись мурашками, и я обхватила себя, думая: «Мы с Тони были одного поля ягоды, правда? И ни одному из нас не суждено было спастись — от дурной крови, от дурной судьбы, от мрачных призраков, которые всю жизнь преследовали нас. Никакого спасения, кроме самого абсолютного».

Я посмотрела на Скотти, на ее зарождающуюся красоту, на ее добрые глаза, и прежде чем могла сдержать слова, рвущиеся из груди, я выпалила:

— Ох, милая, мы обречены.

Из коридора послышался шум, и мы обе вздрогнули. Там стоял Скотт.

— Никто не обречен. — Его голос был одновременно мягким и уверенным, бальзам для меня, спасательная шлюпка для Скотти. — Но мы все будем грустить какое-то время. Девочки, мне очень жаль, но вам нужно умыться и разойтись. Мы со Скотти отвезем тебя домой.

Они все занялись уборкой. Только я видела в глазах Скотта ужас, которому он не позволил прорваться в голос. Он без моих объяснений понимал, что произошло. Все было очевидно, любой разумный человек мог заметить гнилое пятно на нашей семье.

Он заметил, что я смотрю на него.

— Зельда, — тихо сказал Скотт. — Нет. У него были другие проблемы, не как у тебя. — Он взял меня за руки. — Посмотри на себя — идеальный день в идеальном доме с твоей очаровательной, счастливой дочерью. Я слышал вас сверху, вы, девочки, чудесно проводили время. Ты была душой вечеринки.

Я кивнула и сделала глубокий вдох. Сердце в груди казалось кирпичом.

— Да, хорошо. Хорошо.

Но в моих ушах с биением пульса стучало: «Обречены, обречены, обречены».

— Как ты думаешь, почему мы все еще не развелись? — спросила я у Скотта накануне Рождества 1933 года, вскоре после того, как мы перебрались из «Ля-Пэ» в место подешевле — красный кирпичный дом, зажатый между двумя точно такими же в Балтиморе. Скотти заснула во время рассказа — точнее, лекции — Скотта об «Айвенго» и теперь была в постели, ожидая завтрашнего прихода Санта-Клауса. Мы со Скоттом сидели перед камином в креслах с подголовниками, держа в руке по стакану гоголя-моголя с двойной порцией рома, уже второму за этот вечер. Я очень давно не пила, и хмель ударил мне в голову.

Осенью Скотт несколько раз ложился в больницу Джона Хопкинса, что впечатлило бы меня до глубины души, если бы он признал, что борется с пьянством. Вместо этого он говорил, что ему нужно разделаться с застарелой проблемой с легким — якобы туберкулез, который он подхватил в 1919 году, время от времени давал о себе знать. И все же ему удалось закончить роман «Ночь нежна», в котором психиатр влюбился в свою пациентку, и продать его в журнал «Скрибнерс» для публикации по главам. Он написал Хемингуэю, чтобы поделиться новостью, и получил в ответ: «Спорим, ощущения, будто наконец-то высрал кирпич». Скотт был разочарован — он надеялся на более добрые поздравления, но нашел оправдание такому пренебрежению: Хемингуэй был занят своим новым ребенком, новым романом и африканским сафари (новая женитьба была еще впереди).