Кирилл Гольцов - Остановка последнего вагона

Мне понадобилось какое-то время, чтобы понять, о ком он говорит, и я решил, что речь идёт именно о моём Анатолии, смутно припоминая слова охраны, когда я приближался к «хрущёвке». Как странно и неприятно было слышать об этом из уст этого юркого и угоднически настроенного ничтожества. Вот уж правду говорят, что чем человек богаче и влиятельнее, тем он проще и доступнее. Однако, наверное, с этим надо уже родиться. А будь сейчас всё у этого Вениамина Аркадьевича, так он наверняка превратился бы в сущего деспота, только уже в масштабах города или страны.

— Да, мы решили все наши дела, — тем не менее, хрипло ответил я. — Собственно, я зашёл ненадолго и вот по какому вопросу…

— Погодите, погодите о работе. А как вообще дела у Анатолия Юрьевича? Мы виделись с ним всего пару раз, и то, так сказать, издалека, но мне очень хотелось бы познакомиться поближе. Как думаете, при случае вы не могли бы нас представить?

Я вспомнил искажённое ужасом лицо, перекошенное пенсне и надвигающуюся темноту, а потом, мотнув головой и отгоняя эти мысли, натянуто сказал. — Вряд ли. Дело в том, что я хочу уволиться.

— Да что вы такое говорите, мой дорогой человек? Как?

Вениамин Аркадьевич аж подпрыгнул и затрясся.

— Я уверен, что мы сможем как-то обсудить вопрос с зарплатой, да и место в офисе сделать вам поприличнее. Не спешите, все мы люди и можем разумно договориться. Или у вас есть какое-то конкретное предложение со стороны? Так тем более есть повод обсудить!

— Нет у меня ничего и разговаривать на эту тему я не хочу.

Я взял из стопки на столе лист бумаги, вытащил из красивого, украшенного зеленоватыми камнями канцелярского набора длинную ручку и быстро написал «по собственному желанию».

— Да не спешите вы так. Что же это? А Альберт Митрофанович в курсе?

— Уверен, что Анатолий… Юрьевич меня поймёт! — отчеканил я и встал. — Пойду, возьму кое-что из вещей на рабочем месте и хочу сразу откланяться, чтобы не отвлекать вас от работы.

— Всё так неожиданно. Вы ещё подумайте и можете звонить мне в любое время. Надо же, как получается, — продолжал бубнить Вениамин Аркадьевич, шустро вскакивая и провожая меня до дверей.

Я молча вышел и, отвечая на приветствия окружающих слабыми кивками головы, прошёл к своему столу. Как никогда мне показалось замечательным, что здесь больше никого не было. Я начал открывать поскрипывающие ящики, перебирая содержимое и убеждаясь, что брать мне с собой особенно нечего. Однако в какой-то момент мои пальцы коснулись тёплого гладкого звякнувшего предмета и я замер, сразу поняв, что это свисток, который дала мне Маша. Да, акул отпугивать не пришлось, потому что вместо них были тени и Этна. Тем не менее именно эту вещь я решил захватить с собой на память и, бросив задумчивый взгляд на ноутбук, под которым явно угадывались контуры не вытертой пыли, быстро направился к выходу.

— Может быть, сходим покурить? — окликнула меня нестройным хором пара знакомых ребят, но я отрицательно покачал головой и вдруг резко остановился возле рабочего места Маши, где теперь сидела какая-то белокурая и явно крашеная девушка с неприятным вытянутым лицом и излишне ярко намазанными губами. Она медленно подняла на меня глаза, глупо захлопала ресницами, а рот начал подёргиваться в нерешительности — улыбнуться или сдвинуть губы в строгую щёлку. Я посчитал, что лучше не тянуть, а самому разрешить её сомнения, начав. — Здесь сидела другая девушка, её звали Маша.

— Ой, а вы ничего не знаете? — тут же раздались женские голоса из соседних секций. — А она умерла. Так трагично и непонятно — ведь была совсем ещё девчонкой. Говорят, её нашли в леске, недалеко от аэропорта «Домодедово» — может, маньяк какой или ещё что нехорошее приключилось. Даже следователь сюда приходил — у неё, горемычной, и родных-то не было, только какой-то двоюродный дядька, да и тот скончался в больнице. Мы и деньги собирали на венок…

Я слушал краем уха, глядя на прижатые жёлтыми магнитиками с улыбающимися рожицами фотографии над компьютером Маши. На них была в разных позах изображена маленькая худенькая собачка, из тех, что вечно дрожат ногами и неизменно нежатся на руках одиноких дам или женщин, считающих себя на этом основании светскими. Животное явно не принадлежало Маше, а, скорее всего, было любимицей этой новой девушки. Однако искал я другое и нашёл — здесь же, чуть зажатый дверью полки, висел второй свисток. Я протянул руку, потянул и он упал точно ко мне на ладонь, жалобно звякнув находящимся внутри шариком и словно приветствуя.