Они не особо прятались. В течение двух суток взяли всех. Ксюху арестовали на исходе вторых суток самой последней – она укладывала сына спать. И Коля, и двое других, после недолгих колебаний, подписали длинные протоколы допроса. На очной ставке Коля отворачивал от неё своё лицо.
Судила область: толпы журналистов и любопытных, родня жертвы… Местная пресса раздиралась заголовками типа «Палачи» и «Отморозки». Ксюхе было всё равно. На Колю и смотреть-то ей было не интересно. Кажется, даже в тот момент, когда прокурор, напыживаясь, запросил ей семнадцать лет, она не подняла головы. Она писала стихи в тетрадку.
Ей дали двенадцать. Коле – одиннадцать. Подельникам – девять и десять. Публика жаждала смерти и ждала жареного. Но жареным не пахло: над городом висли дожди.
Ксюха криво усмехнулась: «Ну, как тебе?» Кружка была пуста, отчаянно пахло липовым цветом и «Примой», на запретке выла собака. Мне оставалось сидеть восемь дней. Ксюхе – восемь лет.
И я стану смертен, исчезнув с talk-show и news,
И ты, с пролетающим снегом, махнув рукавом, улизнув,
Слеза в перекрестье стальном и луна, красный флаг,
удушающий газ.
Низложен орнамент судьбы,
И останутся быть только малоизвестные фильмы про нас.
Аркадий Гайдар, Тарантино и Мэрилин Мэнсон
Присели к столу, по стаканам разлили эссенцию,
Шутили, толкались, военную тайну придумали,
И дочки презрели долги, и остались без дочек мамули.
Вкушает секиру садовника свежий побег тополиный.
Откуда всё это? Декабрь, разбитый на две половины…
После имени ставь ПЗК. Эта зыбкая Gloria Mundi.
Просто был Габриэль, просто парень из Виллиджа, что
надоумил.
Горластые крошки и чудо-монашки едва ли
Простою водицей герани в горшках поливают.
«На скромных ладонях бальзам и амброзия светится» —
Последняя запись в дневник заключенья девятого месяца.
СИЗО Бутырка
Огромный двор. Бутырская тюрьма.
За чаем сигарета. Баня в среду.
Печальный эпизод немого синема.
Один сплошной сезон во льдах,
Одна зима
В кают-компаниях тюремного ковчега.
Из камня и железа повара
Готовят тесто. Выпекают хлеба.
Душистый брус передают с утра
Ладони баландёра полусонно.
А им суют отходы из ведра,
Стальную крошку и пыльцу бетона.
И слышно: птицей-выпью, трубачом
У врат зари, как в повести английской,
Гудят и воют тормоза.
Большим ключом
Таджик ерошит ус кавалерийский,
Вполголоса куплеты из «Лесбийской»
Фальшивит, поспевая за врачом.
Бликует унтер лаком козырька,
К порядку приучая спозаранку,
Заходит в хату с деревянною киянкой
И останавливает медленные волны.
Под звон осколков просыпаются зэка
Разбитой вдребезги невидимой короны.
Пугает сроком призрак-приговор,
Царёвой каторгой, этапом и темницей.
В плену у мертвецов-орангутангов
Недремлющий и всенощный дозор,
Подёрнув решкой чёрные глазницы,
Вокруг позорного столба зовёт, кружится…
Не остановится поганый хоровод,
В часы без стрелок только тычет и бабачет
Дурное эхо.
Сивый сучий рот
Свой разевает. Плачет и орёт.
Кусая трубы, просится с ума
Бутырский двор. Огромная тюрьма.
В современной России на смену старому доброму hard-насилию советских времён приходит западная модель тотального контроля. Менее заметная для «замыленного» глаза обывателя, но жёсткая и беспощадная по форме. Либеральная диктатура стремится построить такую модель общества, при которой у личности не останется ни малейшего шанса на свободу, при кажущейся свободе физической. Людей не гонят строем на работу плетьми, но загоняют в кабалу жёсткой материальной зависимостью, не расстреливают, но гноят пожизненно в «комфортных» тюрьмах со всеми удобствами. Но это идеальная модель – американский продукт. У нас же в России стараниями мудаков, стоящих у власти, существенно уступающих своим западным коллегам – кудесникам массового сознания, был рождён монстр. Чудовищный голем, вышедший из-под контроля доморощенных полупьяных вивисекторов, судорожно мчится по стране, оставляя за собой трупы, лужи крови и кучи дерьма. И напрасны старания горе-кукловодов замаскировать черты его хари и забить его запах – безнадёжно с него ссыпается пепел пудры и в секунду выветривается сладковатый парфюм. Остаются лишь мерзости.
Одна из мерзостей либерального общества – всем известные питерские Кресты (ИЗ 45/1). Тюрьма, построенная ещё Екатериной, но в наши дни ставшая эталоном концлагеря и беспредела. Следуя за своими западными подельниками, кремлёвские демократы объявили мораторий на смертные казни, но создали в следственных изоляторах России такие условия, что люди, в них содержащиеся, не доживают до суда или выходят на волю инвалидами. А ведь в СИЗО сидят в большинстве люди не осуждённые, то есть вина их даже по этим законам не доказана и не признана судом, то есть юридически они не виноваты. А картавые радзинские тем временем со сладострастными придыханиями пугают обывателя ужасами сталинских репрессий. Зачастую человек, попадая даже по ложному (как потом оказывается) обвинению за решётку, теряет всё: работу, прописку, здоровье. Таким образом, система фактически выбрасывает его на обочину жизни – сначала на помойки и в подвалы, а позже опять в тюрягу за мелкую кражу, совершённую от безысходности. А холёные «правозащитники» вещают тем временем по ТВ что-то о духовных свободах, равных возможностях и правах человека.
Читать дальше
Конец ознакомительного отрывка
Купить книгу