Захар Прилепин - «Лимонка» в тюрьму (сборник)

Однако от любого более-менее внимательного взора не могло ускользнуть, как обычно накануне расстрела расхлябанный тюремный телетайп бодренько отстукивал кратенькое сообщение из столицы, что чьё-то обязательное по закону ходатайство о помиловании равнодушно отклонено, а после его перепроверки наступала готовность приведения приговора в исполнение. То бишь осуждённому оставалось дышать не более суток, пока все участники этого «мероприятия» (именно так строго предписывалось именовать казнь при внутритюремном общении) не исполнят свои приготовительные обязанности: два аттестованных острожных шофёра проверяли автофургон для перевозки трупа, искали лопаты, получали со склада брезент и на хоздворе заместо могильного креста приваривали к куску уголка металлическую пластинку, на которой писали учётный номер подрасстрельного; хозяйственник звонил директору «Северного» кладбища и сообщал ему, что завтра в Крестах планируется «мероприятие», поэтому нужно будет успеть вдоль задворков кладбищенской ограды откопать трактором «Беларусь» небольшую траншейку, в продолжение уже длиннющего частокола предыдущих захоронений.

Утром следующего дня дежурный палач (один из троих) получал в оружейке табельный «макар» и два патрона (по инструкции: первый – в голову, контрольный – в сердце), а также большую бутылку водки. На складе всегда хранилось несколько ящиков «Пшеничной», коя полагалась экзекуторам для нервной расслабухи, но только после расстрела, а не до него. Обычно на сие правило особого внимания не обращали, поэтому «расстрельщики» заблаговременно бывали уже навеселе. А у Невзорова и полстакана «пшенички» воспламеняло внутри детонатор жгучего желания враз пострелять всех подряд, и без всякого суда, для чего имеющейся парочки патронов было явно в обрез, поэтому собутыльники-подельники обычно тихонько увещевали его унять прыть, спуститься в подвал и убить там уже загодя приготовленного.

Действительно, в небольшом безоконном подвальном склепе, отгороженном глухой стеной от соседнего склада узилищной канцелярии, нервно томился в тесной клетке приговорённый. Его туда доставил усиленный наряд тюремных стражников, которые сразу после обеда вломились к нему в камеру на отделение ВМН (высшая мера наказания), что находится прямёхонько над этим подвалом, и как ни в чём не бывало, даже не дав ему допить чай, спровадили по внутренней лестнице этажом ниже, якобы «для беседы», где наглухо заперли в стальную клетку из толстых арматурных прутьев и вышли вон.

Оглядевшись в мрачноватом подвале, обречённый мог заметить посреди него небольшой стол, три стула да ещё один угловой выход, похоже, во двор, а также резиновый шланг, из которого по бетонному полу тихо струилась под крышку люка вода.

Вероятно, не всем суждено было догадаться, что это за послеобеденная «беседа» их тут ожидает, потому как на перемычке клетки лишь только один успел нацарапать: «До встречи на Северном». Остальных же финишное в их жизни озарение, наверное, настигло лишь за миг до выстрела. Человек, каким бы он ни был, так уж устроен: надежда последней покидает даже уже хладный труп.

По расстрельным правилам при казни, наряду с палачом, обязаны были присутствовать: начальник Крестов, соответствующий помощник городского прокурора да тюремный врач, основная задача которого заключалась в констатации смерти после контрольного выстрела. Именно для этой компашки и предназначались стол со стульями, восседая на коих «комиссионеры» сперва доподлинно устанавливали, кого конкретно они тут собираются казнить и тот ли заключённый находится в клетке, а затем должны были огласить меру наказания с отказом в удовлетворении ходатайства о помиловании и объявить приведение приговора суда в исполнение, разумеется, без всякого пресловутого «последнего желания». Далее наступал черёд палача с его двумя патронами, первый из коих каждый «расстрельщик» использовал по-своему. Например, улыбчивый Якубович наловчился убивать сразу и, надо полагать, безболезненно. А после невзоровского угрюмо-злобного выстрела в упор человек-де жутко орал, пока он его добивал…

Всё это с завидной регулярностью происходило буквально в нескольких шагах от тюремной ограды, за которой во дворе жилого дома на улице Михайлова плескалась размеренная человеческая жизнь, резвились дети, мужики играли в домино, соседи выгуливали собак и белой черёмухой трепыхалось на верёвках сохнущее бельё.