Рут Озеки - Моя рыба будет жить

Я люблю летать. Говорил ли я Вам об этом? Поистине, нет чувства более великолепного, более трансцендентного. С этим может сравниться — почти — только дзадзэн. Я сижу в дзадзэн каждый день. Спасибо, что подсказали мне. Мне становится легче на душе от того, что я знаю — Вы тоже сидите.

Боюсь, вскоре наступит мой день, и следующее мое «официальное» письмо будет последним, которое Вы от меня получите. Но какую бы чепуху я там ни написал, пожалуйста, знайте, это не последние мои слова. Есть еще слова и другие слова, дорогая мама. Вы научили меня этому.

Мне понадобилась неделя, чтобы прочесть все письма. Почерк у него был трудный из-за того, что иероглифы соединялись друг с другом, и я не понимала половину терминов, которые он употреблял, но я была полна решимости. Каждый вечер я заводила часы двоюродного деда Харуки и думала о нашептанных им историях. Эти истории засели у меня в голове, переполняя чувством стыда. Каждое утро я поднималась пораньше, чтобы посидеть в дзадзэн, и вот какие слова толклись у меня в голове, пока я сидела на подушке для медитации:

«Какая же ты дура, Ясутани Наоко! Трусиха, не можешь даже чуточку идзимэ вынести со стороны каких-то детей, таких же жалких, как ты сама! То, что они с тобой делали, — просто семечки по сравнению с тем, что вынес твой двоюродный дед. Харуки № 1 был всего на пару лет старше тебя, но он был супергерой, и храбрый, и взрослый, и интеллигентный. Он заботился о своем образовании и прилежно учился. Он разбирался в философии, и политике, и литературе, и мог читать книги на английском, французском и немецком — и это помимо японского. Он знал, как застрелиться через горло с помощью ружья, хотя он этого и не хотел. Ты, Ясутани Наоко, просто козявка по сравнению с ним. Да что ты знаешь? Манга. Анимэ. Саннивэйл, Калифорния. Дзюбэй-чан и ее Милая Повязка. Как можно быть настолько банальной и глупой! Твой двоюродный дед Ясутани Харуки № 1 был героем войны, он любил жизнь, любил мир, и все ж таки был готов врезаться на самолете в военный корабль и умереть, защищая свою страну. Ты несчастная маленькая козявка, Ясутани Наоко, и если ты не подберешь сопли сию же минуту, ты не достойна больше жить ни одного момента».

Теперь, когда я думаю об этом, я понимаю, со мной было не особо легко общаться после того, как я вернулась из храма. Я злилась на себя, но на папу я злилась еще сильнее. Понимаешь, я-то была девчонкой, к тому же довольно зеленой, так что для собственной отстойности у меня были хоть какие-то оправдания. Но папа был взрослый мужик, и оправданий у него не было. Вроде как за лето он должен был походить к доктору и ему должно было стать получше, но, насколько мне было видно, все оставалось по-прежнему или даже чуть хуже, и ясно было, что мама того же мнения.

Однажды, когда я еще только начала читать дневник, я наткнулась на кандзи, который не смогла найти в словаре. Я срисовала его, как могла, и показала вечером маме, спросив, что это значит. Она сказала, это старинное слово, и написала его по-современному, а потом мы вместе посмотрели значение. В следующий раз, как у меня возникли сложности, я опять ее попросила, и скоро я уже составляла список каждый день, и каждый вечер просила ее помочь, так что чтение у меня пошло намного быстрее. Однажды вечером мы сидели за кухонным столом, и она спросила меня, над чем я работаю, школьный ли это проект. Папа был на балконе, курил, и я знала, он нас не слышит, и решила рассказать ей о письмах Х. № 1.

Вид у нее был удивленный.

— Твоя прабабушка правда отдала их тебе?

Вопрос прозвучал, будто я украла их или еще что.

— Да, она правда их мне отдала. И они правда интересные. Я многое узнала об истории и всякое такое. — Я просто ненавидела свой оправдывающийся тон.