Антонио Редол - Яма слепых

Но поскольку он понял, что доктор в вопросе с Марией до Пилар умывает руки, но решил предложить свое средство, совершенно убежденный, что болезнь барышни была болезнью души. А для больной души ни аптека, ни наука никакого снадобья еще не изобрели, да и вряд ли изобретут.

Падре Алвин был другом детей. Как же иначе. Ведь он был свидетелем появления на свет каждого из них.

И хотя, может быть, меньше всех других любил эту последнюю, «парня в юбке», так называли ее старухи Алдебарана, все же молился и за нее, и особенно истово, чтобы господь отвратил барышню от скачек на лошади, по-мужски раскорячив ноги, подобно какому-нибудь пастуху. Это же недопустимо и непристойно. И вот теперь, когда она стала носить женское платье и ездить, как ездят женщины, в нее вселилась какая-то загадочная и скверная болезнь. «Что бы это могло быть?… Страсть к мужчине? Возможно… но к кому?… Ведь на исповеди она сказала, что никогда не выйдет замуж».

Состарившийся и сгорбленный от прожитых лет капеллан двинулся по коридорам помещичьего дома к комнате больной. Вела его вера. Как нельзя кстати, Диого Релваса дома не было: с сыном и старшим внуком он отбыл в Алентежо.

Навстречу священнику вышла Брижида, сказав, что Мария до Пилар никого не принимает, никого, имейте терпение, сеньор, она только стонет, стонет, и все. Не умея идти напролом, что было известно всем и каждому, падре Алвин на этот раз решил не отступать и, взяв в оборот служанку, которая, выполняя приказ барышни, стойко сражалась, стал оттирать ее от двери. Услышанные проклятья и возможность схлопотать плохую рекомендацию в час Страшного суда испугали Брижиду. И она уступила. Только бы обождали малость, падре, — она пойдет посмотрит, не отдыхает ли барышня и расположена ли к беседе. Кивком совсем седой головы падре Алвин выразил свое согласие. Стал разговаривать спокойнее, без сердца. Однако, как только дверь приоткрылась, тут же проник в комнату, оставив служанку в полной растерянности от таких своих способностей.

— Откройте-ка это окно! — зло приказал он Брижиде. Лежавшая на большой подушке и казавшаяся спящей Мария до Пилар тут же встрепенулась:

— В своей комнате, падре Алвин, приказываю я. И я хочу, чтобы окно было закрыто.

Властный тон больной несколько смутил капеллана, и он уже было хотел податься обратно.

— Кто вас позвал?

— Бог привел меня сюда, дочь моя, — смиренно ответил священник.

— Я не знала, что бог умеет отпирать двери…

— Когда речь идет о спасении души…

— Разве на это нет закона?

— Нет, нет такого закона, который воспрепятствовал бы богу спасать души.

Падре Алвин понимал, что это простая словесная игра и козыри не в его руках, но продолжал ее, чтобы не потерпеть поражение у противника, который был женщиной, и враждебно настроенной.

— Вы уже не верите в бога, Мария до Пилар?

— Верю. Падре знает, что верю. Но я больна и нуждаюсь в покое.

— Вот для того-то я и пришел… Пришел, посланный богом, чтобы помочь вам в трудный час. Доктор Гонсалвес не видит возможности вас исцелить. Я же…

Он подошел к ней и взял ее безвольно лежавшие на кружевном пододеяльнике руки. Они показались ему холодными, хотя и были теплее его собственных.

— Разрешите мне открыть окно.

И он пошел к окну с явным намерением привести в исполнение сказанное, одновременно дав знак Брижиде уйти и оставить их одних. Старуха заколебалась, но направилась к двери.

— Я ведь уже сказала, что хочу, чтобы окно было закрыто. Вы желаете услышать: прошу вас, пожалуйста?

Капеллан вроде бы испугался. Его дряблое птичье тело, мучимое подагрой уже много лет, заныло, и он вернулся, не поднимая глаз. Смирение старика тронуло Марию до Пилар.

— Я нуждаюсь в страдании, падре Алвин. Не мешайте мне в этом. И не выясняйте ничего, прошу вас. Я ваш друг…

Споткнувшись о ковер — зрение подводило его ежеминутно, — падре понял, что смешон, хотя больная на него больше не нападала.

— Вы любите темноту?

— Сейчас я себя чувствую лучше в темноте.

— Это почему же?! — тихо спросил капеллан, тихо, почти шепотом, точно шепот не выдавал желание старика получить ответ.

— О, это долгая история, которую я вам рассказать не могу…

— Я, Мария до Пилар, способен выслушать все.

— Нет, вы заблуждаетесь, не все.

— А вы начните и увидите.

— Но сеньор знает, я же сказала, что это невозможно. Простите…

— Говорите, говорите все. Даже то, что против меня. Они помолчали.

— Даже и это не хотите? — настаивал старик.