Антонио Редол - Яма слепых

Именно это он и сказал сыну, когда они с ним встретились. Мигел Жоан спросил его:

— А что нового в Лиссабоне?

— Ничего.

Возможно, ничего нового и не было. А может, ему хотелось думать, что не было?! Вернее, не хотелось ставить точку над «i» в том деле, которое его смущало. Ведь смущала его неясность и опасения, а он избегал говорить о своих опасениях. Когда он обсуждал проблемы земледелия с чужими людьми, он утверждал свою правоту. Ведь, по сути дела, он только этим и был занят: Релвас предпочитал быть готовым к любым неожиданностям, предпочитал бороться, пока есть силы, и заботился о том, чтобы исполнить свой долг по велению сердца, а не по принуждению. Долг по отношению к прошлому. Разве этого мало?!

Из Лиссабона он возвращался с пустотой в душе, точно душу его окутывал густой туман, тогда как тело ныло почти от физической боли. Так он воспринимал непонимание людьми серьезных вопросов. Несколько раздраженно он приказал кучеру ехать к муниципалитету и был резок с председателем. «Человеком становишься день ото дня, — думал он, оправдывая принятую линию поведения. — И чем меньше я чувствую себя в чем-то убежденным, тем больше должен делать вид, что это так».

Пользуясь авторитетом, возросшим после выступления в Ассоциации земледельцев, статьи в газете и открытого письма, написанного рукой Родригеса, Релвас не шел окольными путями. Еще чего. Обязанностью Соузы было служить ему, Релвасу. И Соуза любым способом должен был воспрепятствовать деятельности цементной компании, пустив в ход проволочки, бюрократию и прочая и прочая. И дать Релвасу отчет во всем.

Соуза проводил его до мраморной лестницы, но Релвас даже не попрощался. «Кнут и пряник — вот что нужно для подобных людей… А может, и для всех».

Сын спросил его, что нового? И он ответил: ничего.

И, услышав доносившийся из верхнего коридора голос Марии до Пилар, заговорил о ней.

Так ли уж сейчас, именно сейчас, интересовала его судьба дочери?!

Возможно, и нет. Но он говорил о ней долго и только тогда, когда колокольчик позвал к ужину, сказал Мигелу:

— Останься. Поужинаем вместе, а?…

— Нет, спасибо. Меня ждет Изабел.

— Пошли за ней мою коляску.

— Нет, это невозможно, у нас сегодня гости.

Диого Релвас ясно дал сыну понять, что раздосадован, но не хочет быть щепетильным. Похоже, он боялся откладывать до завтра созревший у него план. А потому он медленно и со вкусом, точно его ничто не волновало, раскурил сигару и, не поднимая головы, сказал:

— Надо припугнуть Зе Ботто, этот тип не держит слово…

К чему клонил отец, Мигел Жоан не догадывался.

— Каждую ночь он возвращается из Собралиньо от любовницы. Так около одиннадцати. Пальнем в него.

Произнося последние слова, он внимательно посмотрел в глаза Мигелу Жоану и улыбнулся.

— Для такого дела подойдет Счастливчик, — напомнил ему Мигел.

— Нет. Это мы возьмем на себя. Нет нужды убивать его, хватит и того, чтобы убить лошадь, на которой он едет.

Тут он рассмеялся, подумав о том, как в такой час этот мерзавец пойдет пешком к себе в усадьбу. Ведь любая тень будет ему казаться тенью убийцы.

— Хотелось бы посмотреть его штаны, когда он придет домой…

Сказав это, он простился с сыном и, держа у него на плече свою руку, проводил Мигела Жоана до коляски, которая ждала его. Потом, насвистывая, хотя сведенный лоб прорезали три глубокие морщины, взбежал по лестнице. «И никаких анонимок, выстрел — и все».

Пустив Эмира галопом, Мария до Пилар отдала свои белокурые волосы во власть ветра, и они, как золотистый факел, сопровождали ее по темным лесным дорогам. Однако воображение ее неслось куда более стремительно, чем она и ее лошадь, неслось во весь опор, бросая вызов тому безумному и опасному пути, который ей помогла открыть мисс Карри, но конец которого не дано было предвидеть ни той, ни другой.

Цокот лошадиных копыт и окрики, которыми Мария до Пилар понукала коня, одержимая бешеным желанием мчаться вперед без определенной цели, вспугивали птиц, а может, она мчалась навстречу тому, что искала среди деревьев и ручьев, среди зверья и перепуганных птиц и неожиданно наступавших ночей в этом лесном лабиринте?

Зе Педро теперь оставался на манеже: с согласия землевладельца он давал уроки верховой езды гувернантке. После боя быков, на котором объездчик лошадей выступал в качестве пикадора, англичанка окончательно потеряла голову. Она искала встреч с сыном Борда д'Агуа, нимало не заботясь, что может быть узнана и разоблачена. Предупреждавшая ее о подобной опасности Мария до Пилар кончила тем, что стала ей завидовать.