Ричард Форд - Трудно быть хорошим

Телестудия сочтет это слишком мрачным, потребует «уравновесить», но вроде бы не сыскать нынче чего-нибудь подходящего в этом смысле. По-моему, ближайшее будущее принесет кричащее столкновение между патриотами-оптимистами и бунтовщиками-пессимистами. И трудно будет объяснить, отчего это я возлагаю больше надежд и предпочтения на последних. Такие оценки сближают меня с бабушкиной убежденностью, что человек близок к тому, чтобы плохо кончиться. Если сопоставить самоконтроль и самоизничтожение, то оптимисту не на что опереться в истории. Ну а забили барабаны, надо ж и ему высказаться.

Бабушка как в воду глядела: тот доллар прожигал дыру в моем кармане. Я вскрыл конверт, миновав дом с привидениями, по пути к мысу Кимбол, и, разумеется, обнаружил ту зелененькую бумажку. От ветра завернул в расселину, чтобы прочесть материно письмо. Почерк у нее был крупный, но буквы лепились тесно, читались с трудом, так что, расшифровав ту новость, что она со своими сослуживицами побывала на концерте, я отвлекся. С востока, за скалами из песчаника, берег изгибался и врезался в озеро вплоть до точки, в которой пляж и сосновый бор образовывали кромку полуострова, указующего на маяк. То был Пуант-о-Барк, там селились семьи богачей. Настоящие отдыхающие. Я был ни то ни се. Неприкаянный. Вот уж идеальное место предаться мечтаниям, к чему я был пристрастен: природа словно пульсировала, набегала и отступала, вела диалог; но в тот день сердце мое не отзывалось. Доллар не давал покоя. Поднятая бабушкой кутерьма звала избавиться от него. Неодолимая тяга протратить этот доллар проникла в меня. Я сполз к тому месту, где начинается пляж, и зашагал в обратном направлении, мимо дока и складов.

Иметь деньги и тратить их — это всегда таинственным образом утешало меня. Безо всякой связи с самим по себе приобретением вещей, никогда ничего не приобретал я помногу. Бывая на мели, ссылаюсь на невезение, но по сути дело не в нем. В глубине души ведаю, что это кара, причем заслуженная. Бедняки — а таких много было окрест в годы депрессии — всегда пугали меня, привлекая и отталкивая. Они будто изобрели нового, странного типа грех. Дух бедности сильнее бил мне в ноздри, нежели дух святости.

Всей промышленности в тогдашнем городке — заводик, державшийся худо-бедно и снабжавший уровнями плотников и слесарей. Все, кто там состоял, не жалели себя, включая начальника. Иметь работу, любую работу — это вызывало почтение. Теперь начальником там Аптегрув. Он всегда трудился не покладая рук.

— Вы были ребенком во времена депрессии. Можно ли назвать счастливым ваше детство?

— Ну я в семье единственный ребенок, но, пожалуй, детство свое назову счастливым. Куда уж счастливей. У нас всегда было что поесть, это поди главным считалось.

— А не запомнилось ли вам то время тем, что люди чувствовали боязнь?

— Конечно, так. Работы не добудешь ни в какую, помню. Отец несколько лет пробыл уполномоченным. Люди приходили такие, кому вправду круто жилось. А у него от Красного Креста мука и солонина, которые полагалось раздавать. Если человек по-настоящему нуждается. Отец всегда спросит, как ты добрался в наш городок. И кто скажет, что приехал на своей машине, тому заявлял: «Ежели у вас хватило денег на удостоверение и на бензин, найдется у вас и на питание». Но коли доставлял кого-то сосед, иль пешком человек являлся, уж тогда… так и определял, следует помогать или нет. Нынешним рассказываешь, что людям нечего было есть, вроде и не верят.

— Ага. Такое легко забывается.

— А по мне, так повезло, что застал самый конец этого, достаточно было мне лет, чтоб запомнить. Пожалуй, оно из того рода, что в памяти навсегда стоит ровно призрак.

Столько всякого стоит призраками перед нами, что зачастую трудно отделить духов полезных от духов вредоносных. Касаемо меня, лик власти всегда был неотвязным привидением. Не могу избавиться от неловкости в его присутствии, воспринимаю сию власть с уважением и с оправданным, по-моему, недоверием. В тот период стоял такой туман невыполненных обещаний и рассеявшихся надежд, что впору было усомниться в людской дееспособности. Да, восторгаться сотоварищем дозволялось, но разумным было поглядывать на него и с подозрением. В общем, и государство выглядело беспредметным, самодовлеющим.

Представилось мне такое положение, что дешевая раздача обещаний оборвалась, лидеры вынуждены признаться, что кое-кому, если не всем надобно затянуть потуже пояс. Коль случится так, политика обретет несколько иной привкус, станет выглядеть предметом роскоши. Политика ведь строится на обещаниях, а они — на прибавке чего-то. Ограничь прибавку, упование оборачивается омерзением. Тогда политические деятели начинают выглядеть не просто нарушителями своих обещаний, но и споспешествующими людским несчастьям.