Ричард Форд - Трудно быть хорошим

Не переставала удивлять Шейна и Сюзанна. Он никогда не видел ее такой счастливой, тем более трудно было верить в то, что счастливой ее сделал тощий, кривоногий; беззубый Бентли. Этот чудак, который мог днями ходить, не замечая засохшую в бороде яичницу. Запах табака въелся в его одежду, в кожу. Неужели красота не имеет никакого значения, если любишь? Если уж Бентли можно полюбить, то почему нельзя влюбиться в камень, в хворостину, в помойное ведро, наконец?

Но все это будто не мешало Сюзанне радоваться жизни. Она цвела. Она порхала по дому босиком, словно летала, отрываясь от пола; одевалась в широкие блузы и крестьянские юбки, которые скрывали ее полноту. Пекла хлеб, напевала романтические мелодии себе под нос, ставила цветы в вазы. Сюзанна постоянно обнимала своего закапанного яичницей любовника, шлепала его по тощему заду золотоискателя, так что Шейну становилось не по себе. Руки Сюзанны постоянно тискали и сына, как будто наверстывая упущенное. Она прижимала Шейна к себе, обнимала. Ей до сих пор казалось странным, что такой большой мальчик может вырасти почти что из ничего.

— О Шейн, — говорила она чуть охрипшим голосом, схватив его за щеку, — ты такая прелесть!

Если бы Шейн не знал наверняка, поклялся бы, что она обкурилась; но он ни разу в доме не видел марихуаны. Они имели одну лишь вполне приличную вредную привычку: пили вино — бутылку или две каждый вечер, выпивал в основном Бентли. Потом сидели, раскрасневшиеся, болтали без умолку; становились сентиментальными, порой глаза их слезились. После обеда, если туман не был густым, надевали свитера, устраивались на веранде и шепотом обсуждали события дня, не замечая, что над головами носятся летучие мыши, будто расставляя знаки препинания. Шейн сидел с ними, когда нечего было смотреть по телевизору, натянув на себя все, что только мог, и все равно замерзал.

— Кровь жидковата, — скажет Бентли порой, чтобы его позлить. — Черт бы побрал эту худую кровь из Южной Калифорнии.

— У меня нормальная кровь, — возражал Шейн.

— Ничего подобного. Кровь привыкает к новому климату месяцев шесть.

Родственные связи были для Шейна еще одной загадкой. Иногда ему казалось, что он понимает Сюзанну лучше, чем Бентли, просто потому, что он ее сын. Даже когда они ссорились. Шейн всегда чувствовал настроение матери. Однажды вечером они, как обычно, сидели на веранде. Шейн заметил, что Сюзанна огорчена, не участвует в разговоре. Когда Бентли ушел в дом, он спросил ее, может, доктор сказал что-нибудь — она в очередной раз ездила днем к нему на прием. Было страшно спрашивать. А вдруг что-нибудь непоправимое? Незнание ведь тоже своего рода защита. Но она только задумчиво улыбнулась, похлопала его по руке и сказала:

— Ничего, пустяки. Доктор сказал, что нужна несложная операция — небольшое хирургическое вмешательство.

Она стала объяснять ему суть в медицинских терминах, что звучало странно: все равно что говорить о своем теле, как о паровозе, требующем ремонта. Шейн не стал слушать дальше, оборвав на полуслове.

— Я все понял, — сказал он, подражая смиренной печали Бентли в таких ситуациях, — женские проблемы.

Он обнял мать и хотел сказать еще что-нибудь ласковое, но вернулся Бентли со стаканами вина.

— Какая необыкновенная сегодня луна, — сказал он.

Экзамен назначили на четверг. Бентли решил, что Шейну нужно потренироваться, и разрешил уйти с работы пораньше. Шейн несколько раз мастерски заехал в амбар, поставил машину и пошел домой, надеясь, что Сюзанна приготовит ему что-нибудь поесть, но она уехала в город на йогу. Он жевал сосиску, когда зазвонил телефон. Говорил Даррен Грейди из Илка, городка южнее Мендосино. Голос у него был расстроенный. Заказал разговор на минуту. Сказал, что убежал из семинарии, сидит без денег. Шейн не верил ушам: куда девалось его благоразумие?!

— Не дрейфь, — посоветовал он, — все уладится.

Но Грейди рыдал.

— Я пробирался к тебе, но горный патруль согнал меня с дороги. Я пересидел в кустах, замерз, пошел опять и опять наткнулся на патруль. Пришлось идти в город. Шейн, меня преследуют! Помоги!

Шейн взглянул на кухонные часы. Прикинул, что успеет съездить в Илк и обратно до возвращения Бентли; сказал, чтобы Грейди сидел на месте. За двадцать минут дороги Шейн чуть не стал психом: каждая встречная машина казалась ему издалека зловеще-черной и битком набитой полицейскими.

Грейди сидел, как и договорились, напротив ресторана на обочине и жевал бутерброд; подбородок измазал кетчупом, пил пиво из банки. Увидев Шейна, он помахал рукой и растянул рот в идиотской обезьяньей улыбке. Волосы, как и прежде, были длинные. Лишь его клетчатый костюм было не узнать: на коленках сверкали дырки, будто он долго ползал по бетону. Самоуверенности как не бывало. Стал какой-то нервный. К тому же без носков.