Ричард Форд - Трудно быть хорошим

Выезжая с площадки, он заметил в дальнем ее конце два мотоцикла с орегонскими номерами, на камне сидели двое длинноволосых хиппи и курили. Они уставились на него и даже не подумали спрятать марихуану. Из кустов поблизости вышли две девушки в купальниках, и один из хиппи приветствовал Старлинга поднятым кулаком — жестом «силы черных». Старлинг выехал на шоссе.

Из-за хиппи он вспомнил Сан-Франциско, где его мать, Ирма, жила с Рексом, своим последним мужем, у которого были деньги. Старлинг жил у них полгода, когда учился в колледже, а потом переехал со своей первой женой на ту сторону бухты в Аламеду около аэропорта. Они тогда сами были вроде хиппи и иногда курили марихуану. Джэн, его жена, сделала аборт в студенческой квартире в академическом городке. Тогда устроить аборт было непросто, и им пришлось звонить в Гонолулу, чтобы получить нужный телефонный номер в Кастровилле. Женаты тогда они были полгода, и им пришлось у матери Старлинга занять деньги, которые она выпросила у Рекса.

Они дозвонились, и врач приехал к ним с металлическим ящиком, в каких рыбаки хранят свое снаряжение. Они сидели в гостиной студенческой квартирки, разговаривали о том о сем и пили пиво. Он назвался доктором Карсоном и рассказал, что находится под следствием и вот-вот лишится права практиковать именно за это — за то, что делает аборты. Но ведь надо же помогать людям. У него, сказал он, трое детей, и Старлинг подумал, делает ли он аборты своей жене. Доктор Карсон сказал, что стоить это будет четыреста долларов, и он может сделать операцию на следующий вечер, но всю сумму, пожалуйста, наличными. Перед уходом он открыл ящик, и там не оказалось ничего, кроме рыболовных принадлежностей — катушка спиннинга, моток тонкой лески, несколько красно-белых искусственных мушек. Они все трое рассмеялись. Предосторожности никогда не мешают, сказал доктор Карсон. Они все друг другу нравились и держались так, словно при других более счастливых обстоятельствах могли бы стать друзьями.

На следующий вечер доктор Карсон приехал с металлическим ящиком, точно таким же, что и накануне — зеленым и с серебряной ручкой. Он ушел с Джэн в спальню и закрыл дверь, а Старлинг остался сидеть в гостиной, смотреть телевизор и пить пиво. Шла рождественская неделя, и на экране Энди Уильямс пел рождественские песни вместе с человеком, одетым в медвежью шкуру. Через некоторое время из спальни донеслось громкое жужжание, словно там включили дорогой миксер. Потом оно смолкло, потом опять раздалось. У Старлинга сдали нервы. Ведь доктор Карсон сбивал коктейль из его нерожденного ребенка, а Джэн испытывала невыносимую боль, но даже не вскрикнула ни разу. Старлингу стало почти дурно от страха, угрызений совести и собственной беспомощности. И от любви. В первый раз он по-настоящему понял, что такое настоящая любовь, его любовь к жене и ко всему, что он ценил в жизни, но мог так легко потерять.

Наконец доктор Карсон вышел из спальни и сказал, что все будет хорошо. Он улыбнулся, пожал Старлингу руку и назвал его Тедом — так ему представился Старлинг. Старлинг уплатил ему четырьмя сотенными бумажками, а потом вышел на крохотный балкончик и, когда доктор Карсон тронул машину, помахал ему. Доктор мигнул фарами, а в отдалении Старлинг увидел маленький частный самолет, который шел на посадку, и в темноте его хвостовые огни мигали, точно падучая звезда, приглашая задумать желание.

Где теперь, пятнадцать лет спустя, Джэн, да и доктор Карсон, подумал Старлинг и чертыхнулся. У Джэн тогда начался перитонит и она чуть не умерла, а когда поправилась, уже не захотела быть женой Эдди Старлинга. Она словно бы совсем в нем разочаровалась. Через три месяца она уехала в Японию, где у нее еще со времен школы был друг по переписке, какой-то Харуки. Некоторое время она писала Старлингу, потом перестала. Старлинг подумал, что, может быть, она вернулась в Лос-Анджелес и поселилась у своей матери. И пожалел, что его собственная мать умерла и он не может ей позвонить. Впрочем, ему уже тридцать девять, и это, он знал, ему не помогло бы.

Старлинг проехал по берегу несколько миль до широких полей с овощами и дынями, горизонт распахнулся, и вдали в жарком мареве замаячила ветрозащитная полоса пирамидальных тополей. На фоне белесого неба неподвижно выстроились высокие фургоны с окошечками, а в полях и здесь и дальше тянулись длинные плотные шеренги людей, занятых прополкой. Мексиканцы, подумал Старлинг, сезонники, которые работают за гроши. Мысль эта была тягостной. Ничем помочь себе они не могли, но все-таки мысль эта была очень тягостной, и Старлинг, развернувшись, поехал назад в город.