Дина Рубина - Синдикат

Я сидела, тосковала и думала — когда ж я научусь отводить от себя эту мороку, и кто мешал мне сказать, что начальство срочно посылает меня в Казань или Ростов? Чертовы канальи, думала я, до каких пор вы будете морочить людей?

В антракте мы с Борисом забрели в буфет, взяли по чашке кофе и сели за столик у окна. Оно выходило во двор — проходной двор, образованный еще двумя домами по соседству. Все они были выкрашены в тот особый бледно-желтый цвет, каким в большинстве своем выкрашены старомосковские дома в центре города. Осенью, после дождя, он всегда оставляет впечатление последнего, еще не совсем погасшего солнца…

Я смотрела на низкую и глубокую арку, на крытый черным толем сарай, на ствол огромной липы, в высокой развилке которой застрял мятый футбольный мяч, угодивший туда, может быть, года три назад. Рядом с аркой кривилась водосточная труба, за колено ее цеплялась бельевая веревка… И все это было так трогательно и по-настоящему поэтично, — чего недоставало и пьесе и актерам, — что я смирилась с потерянным вечером, и долго еще этот тихий старый двор в центре города-монстра стоял у меня перед глазами…

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Microsoft Word, рабочий стол,

папка rossia, файл santa-Luchia

«…за последние дни несколько раз удавалось вырваться из загаженной атмосферы Синдиката. Вчера, например, встретилась с Мариной в „Старом фаэтоне“. Мы заказали итальянский салат, мой любимый, — моцарелла с помидорами, — и сидели часа два, обсуждая, — кто бы прислушался к нашему разговору! — куда деваются люди, когда они умирают, ведь они явно остаются существовать в пространстве… Но как и в каком?.. Марина рассказала, как умер на днях один ее друг, дрессировщик в уголке Дурова, как долго она собиралась и никак не могла прийти к нему на выступление, как он позвонил ей из больницы накануне смерти, и какой это был точный по репликам, удивительный разговор двух людей, похожий на обстоятельное обсуждение хозяйственных дел того, кто уезжает, с тем, кто остается на хозяйстве…

Потом заговорили о детстве, вспоминали людей детства — я вспомнила слепую старуху-нищенку, иногда я отдавала ей свой бутерброд с повидлом, который покупала в школьном буфете за 4 копейки. Самым страшным было подойти и отдать, положить в сморщенную грязную ладонь этот бутерброд, передать его так, чтобы не коснуться ее жестких ухватистых пальцев… Вспомнила, как однажды бесшумно шла за ней по липовой аллее, хищно прислушиваясь к бормотанию: «Липа… это липа пахнет… липа хорошо от кашля помогает… От всего липа помогает… и только от слепоты моей проклятой ничего не поможет…»

Я описывала странное свое чувство, что старуха где-то жива. Прошло с тех пор лет сорок… Марина кивала, говорила: — да-да, конечно, совершенно живехонька…

…Так начался этот тематический вечер, подготовленный каким-то прохвостом-издевателем не из самых высоких чинов, — там, над нами…

Часу в седьмом мы поднялись и вышли, и на Большой Никитской, возле витрины театра Маяковского, остановились в остолбенении: на строчке «Сегодня» было написано: «концерт Робертино Лоретти».

— Что-что? — спросила я. — Как это? Он разве жив?

— А ты разве жива? — спросила Марина.

— Нет, ну я в том смысле, что о нем ведь сколько не было слышно, а? Помнишь — «Джяма-а-аайка!»… Как я была влюблена в него в первом классе!

— И я тоже, — сказала она.

— Я ради него, знаешь, на спор перепрыгнула широченный арык, на дне которого валялась страшная железная арматура…

…И мы, как сном влекомые, пустились искать кассы, которые почему-то находились не в самом театре, а где-то в другом подъезде. И кассы заворачивали за угол, ускользали и прятались в каких-то подъездах и смежных магазинах.

На ступенях одного из них стоял молодой человек с билетами в руках.

— А почем ваши? — спросила Марина.

— У меня по три тыщи, — сказал он, — но я дешевле отдам, я их в «Книжном казино» выиграл, а моя девушка не пришла.

— И почем же вы отдадите?

— Ну… а вы сколько можете дать?

— Мы? Сто рублей, — сказала Марина быстро, отстраняя меня вместе с выхваченным из сумки кошельком. (Она говорит — ты выхватываешь кошелек из сумки молниеносным движением, как оскорбленный горец — кинжал.)

— Ну, нет, — сказал он, — за сто рублей я лучше выброшу их совсем. — Аккуратно порвал, посыпал на асфальт и ушел, а мы вошли в какой-то магазинчик по соседству, где в углу в окошке сидела тетка, скучала.