Дина Рубина - Синдикат

— Ребята, меня захватили террористы! Меня держали в плену, меня пытали! Меня пытали, ребята, но я ничего не сказал и никого не выдал! Потом они отрубили мне вот эту, вот, руку и выбросили в окно!! И тогда я бежал!!!

Мы стояли вокруг него — вся московская коллегия, — потупив глаза, лицемерно качая головами и вздыхая, и только по-настоящему сердобольный Яша время от времени давал Кузе оплеуху, и тот, почему-то удовлетворенный, умолкал… Словом, мы еле дождались, пока приехала «скорая» и Кузю в сопровождении Эдмона уволокли в аэропорт…

В Синдикате вообще происходит черт-те что: чуть ли не каждую неделю на перекличках Клава заводит разговор о сокращении штата, и наряду с этим поговаривают, что пришлют еще одного синдика — для анализа ситуации. Во дворе трое алкоголиков возводят странное и опасное сооружение — без чертежей, без инженера, без слез, без жизни, без любви…

Яша называет его то собачьей будкой, то теремком, то сарайчиком, то сауной… и уверяет, что при строительстве не соблюдаются никакие нормы, в том числе противопожарной безопасности, что будка может вспыхнуть в любой момент от чего угодно — от обогревателя, от сигареты, от матерного слова… — короче, пророчествует о грядущих ужасах. И у меня нет причин ему не верить: все-таки Яша в свое время закончил МИСИ — инженерно-строительный институт…

Наш бравый-солдат-швейк Клава не может заниматься каким-либо вопросом больше полутора минут, он начинает нервничать…

Когда Яша открыл ему, что в будку во дворе нельзя поместить людей во избежание смертельной опасности, он напрягся, побагровел, вызвал Петюню, который немедленно принялся юлить и врать, и косить набок вороний нос…

Не волнуйтесь, сказал он, вот уже я звонил пожарным, они приходили и… и осмотр помещения вселил в них оптимизм… Лучше, говорит, послушайте анекдот…

К тому же, на днях обнаружилось, что новое помещение не предусматривает наличия туалетов. Эта скандальная ситуация выяснилась на одной из перекличек. Петюню взяли за жабры, он сник, погрустнел и задумался…

— В конце-концов, — наконец сказал он, — можно купить биотуалеты.

— Я не хочу биотуалеты, — оборвал его Клава.

Петюня поднял нос:

— Почему?

Клава нахмурил лоб, задумчиво затянулся сигаретным дымом и наконец весомо произнес:

— Они воняют!

Петюня понял, что пахнет жареным, и засуетился, потерял лицо… велел Рутке вызвать со двора строителей.

Те явились. Видимо, он и вправду привел их с вокзала, и неизвестно, где они ночевали и мылись, — во всяком случае, облик этой троицы не посвежел с начала Великой стройки.

— У вас есть проект? — строго спросил Петюня старшего, возможно, бригадира.

— Нет… — простодушно удивился тот…

— А как же вы строите?

— Но ты же нам нарисовал на проездном талоне.

— Так я только приблизительно объяснил — чего я хочу!

— Ну, вот мы и строим…

Они глядели друг на друга взором давних собутыльников. С виду Петюня вполне мог присоединиться к этой бывалой бригаде и даже возглавить ее…

…И только письма Азарии…

Уже не раз я обнаруживала, что в особо тяжкие минуты его письма, вопреки всему, несут в себе такую нежность, такое утешение, что слезы благодарно наворачиваются на глаза. В такие дни его свистящий бич проносится в небе, не задевая моей макушки. Наоборот: строки лирических стихов или чьих-то писем, извлеченных им откуда-то из небесных закромов, как всегда, крадущиеся по зыбкому краю моего настроения, отвлекают, обращают взгляд в другую сторону, в совсем иную жизнь… Бывает, он просто цитирует стихи: «Иерусалим — Венеция Бога…» — и вообще, любит поэзию Амихая…

Иногда, оборвав описание очередного теракта, спрашивает меня голосом Эмили Дикинсон: «Жив ли еще Бог? Друг мой — дышит ли он?»

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Меня пригласили на спектакль в один из тех небольших театров, которые носят имя затеявшего их режиссера или актера. Я, как обычно, не нашла в себе сил отказаться, хотя уже много лет театр не люблю и, глядя на сцену, испытываю неловкость и недоумение. Это была пьеса известного драматурга-символиста — долгие тирады, напыщенная речь, актеры «изображают» по условиям игры и с первого своего появления подмигивают зрителю:

— «Мы изображаем, ты ж понимаешь!».

Главный герой говорил что-то вроде:

— Свободная жизнь, волны света, свет, плывущий на волнах света, воздух, вливающийся на волнах воздуха… — и так далее…