Дина Рубина - Синдикат

— А я его не читала.

Повисла пауза, как пишут в подобных случаях. Все окоченели — редактора, гример, операторы и осветители…

— Как?! Вы не читали Войновича?

— А что там? — доброжелательно спросила Марина, — ну-ка, расскажите мне быстренько, — о чем там, кто там герой? Сделайте мне ресницы подлиннее…

— Ну… как же… Ты что, не читала «Чонкина»? — спросил великолепный Кирильцев.

— Нет, а что? Ну, давайте, расскажите мне по-быстрому, а я всегда готова поддержать разговор… Мы что, передачу о Войновиче делаем? Я могу. Там — когда происходит? Война? Какая? Про что? Да вы, друзья мои, сами ничего не знаете… Забыли уже… Сделайте мне тогда румянец во всю щеку!

— Ну, там он хохмит… — наконец выдавила помощник режиссера Ира.

— Ага, это что, — нечто среднее между «Василием Теркиным» и «Приключениями Швейка»?

— Да нет… — с досадой проговорил Кирильцев. — Девочки, принесите энциклопедию…

Пока Марине делали начес и пудрили нос, кто-то приволок энциклопедию, нервно, всей группой, искали нужную страницу, наконец открыли ее и прочли, что знаменитый роман Владимира Войновича «Чонкин» по литературному своему исполнению представляет нечто среднее между «Теркиным» и «Приключениями Швейка»…

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Я в это время сидела на террасе кафе, в скверике перед консерваторией, где мы договорились встретиться. Большая Никитская улица — плотная, неширокая, очень по-столичному насыщенная, кипела пешеходами, машинами, велосипедистами.

Я пила чай без сахара и разглядывала купол церкви наискосок напротив — звездчатый, как елочная игрушка… И думала о том, что торцы старых домов — желтые, осыпающиеся известкой и осколками красных кирпичей, — на всех этих Масловках, Мясницких, Пятницких, Ордынках, — разоблачают тайны квартир. Словно разрезали дом гигантским ножом, а на срезе — окна не вровень, а вразнобой, одно выше, другое ниже… как разбросанные по столу карты…

За соседним столиком сидела целая компания.

Женщина, по виду японка, обернулась и спросила у приблизившейся к ним девушки в длинном черном, явно концертном платье… — …Отыграла?!

Мне одного взгляда на нее, на этот багровый желвак слева на шее достаточно было, чтобы определить — на каком инструменте она «отыграла». Родимый знак скрипачей, родимое уродство цеха… Девушка была хрупкой, черноволосой, очень красивой, несколько сутулой. Облокотившись на перила террасы, она тихо и освобожденно улыбалась, положив щеку на сгиб локтя. Несколько минут что-то неразборчиво для меня они обсуждали, я не прислушивалась…

Странно, что и спустя двадцать пять лет после расставания с моим ремеслом, все это — всех этих людей, бурлящую и бубнящую музыку из окон, я до сих пор воспринимала как свою братву, своих людей, мой цех…

Наконец явилась Марина, и мир вокруг, — как обычно, — сразу удвоился, расцветился, раздался и одновременно — как под линзой — выпер, — мы стали спускаться вниз по улице, и сразу перед нами, за нами и вокруг нас закружились сумасшедшие старухи и бомжи, замелькали по правому и левому борту «кислотные», как говорят теперь, юнцы и юницы с оголтелыми физиономиями.

Первой — набежала, как волна, растрепанная баба в шароварах из материи в турецкий огурец.

— Вы не знаете где акции? — тревожно-умоляюще воскликнула она. — Где здесь продажа акций?

И не дожидаясь растерянного нашего ответа, устремилась дальше. На углу висела реклама «Продажа…» — но не акций, а авиабилетов. Кстати, за углом, на Большой Никитской, к дверям одной забегаловки вынесли треногу, на которой было-таки вывешено: «Акция — Японский ланч». Но и это была, скорее всего, не та акция. Улица кренилась, растягивалась и строила рожи, как в кривых зеркалах.

Это проверенный эффект: просто мы с Мариной вышли на охоту. И весь мир подготовился, выстроился, расселся на лучших, передних местах — поглазеть на нас вволю, — мир безошибочно чувствует клоунов.

Словом, мы шли, а они так и сигали мимо — по одиночке, парами и стайками, словно просились на страницы ненаписанных еще книг. Мелькнула старуха в каракулевой шубе — это в сентябре-то! Потом сзади, с громкими криками: — Скотина, скотина еврей Кац, — ты такой же мэр, как я пьяная! — с нами поравнялась и обогнала нас совершенно пьяная, на опухших старых ногах, с седой стрижкой учительницы младших классов на пенсии (а может быть, она и была учительницей младших классов на пенсии?) фурия. Затем проскакала девица в колготках, алых, как вечерняя заря перед дождем…