Дина Рубина - Синдикат

Мы проходим анфиладой каких-то просторных помещений, все встают, вытягиваются, и — не скажу, что падают ниц, но впечатление такое, что весьма к этому близки. Пройдя мимо подчиненного, Маша вполголоса комментирует, представляет, рекомендует:

— Рая Фирман, весит 20 кеге в тапочках, но баба хорошая.

— Фима Крутик, хороший парень, еврейская душа, жлоб, работал вышибалой в пабе в Израиле…

И на ходу, чуть притормозив:

— Рая, как папа?

Рая, одесским зачином:

— Ой, он опять хочет кого-то в дом… Я говорю, — папа, ты приведешь шиксу, она отсудит квартиру, ты кончишь на скамейке… Вчера соседка завела к нему свою сестру, Клаву, хорошую женщину… Так он поставил пластинку, «Аидише мамэ», сидит, плачет… Говорит — Клава, а почему вы не плачете? — А почему я должна плакать? — Если вы не плачете как я, вы — антисемитка, Клава… Она обиделась и ушла. Так шо он уже обратно свободный мужчина…

…Разумеется, мне «показывают Одессу» по полной программе: Дюк… лестница… Приморский бульвар… Какой-то пожилой господин, приветственно машущий из окна угловой гостиницы.

— Сеня Бужерович… — говорит Маша, посылая тому воздушный поцелуй… — Приехал в Израиль лет тридцать назад, валялся на скамейках в парке — ночевал там, больше негде было. Потом — без паузы — стал адвокатом, не зная иврита, и не узнав его никогда. Он нашел нишу: права инвалидов войны. Посадил писать прошения старого еврея из Польши, и дело пошло… Довольно быстро на моих глазах разбогател. Когда встречал меня на улице, кричал: — «Люба моя! Зайди в контору!» Он был писаный красавец. Сейчас ему 75, он и сейчас интересный мужчина со слуховым аппаратом. Регулярно приезжает в Одессу, — ты видела эту гостиницу? Одна из самых дорогих… — много жертвует, ставит памятники. Привозит старых евреев-одесситов с Брайтона, из Филадельфии, из Балтимора…

…На Дерибасовской мальчик лет 17-ти, с фотоаппаратом и каким-то зверьком в руках, кричит нам:

— Молодые люди, обратите внимание! Секунда времени и память на всю жизнь!

Мы подходим. Это шиншилка, юркая, пепельно-серая, теплая…

Он мне:

— Вы знаете, сколько таких вам нужно на шубку?

И мы торжественно снимаемся с шиншилкой на фоне памятника Утесову.

Наутро водитель Жора, бывший судовой механик, заезжает за мною и — так Маша велела! — на прощание делает мне круг по Одессе. Со мной он говорит много, охотно и откровенно, — вероятно, чувствует во мне это нежелание начальствовать. Очень самостоятельные суждения. Своеобразная лексика. Говорит не «развалили Союз», а «разваляли». Мы совершаем круг по центру Одессы, по Молдаванке — темной и облезлой, мимо синагоги Бродского, некогда великолепной, а ныне тусклой и серой, — сейчас там городской архив… Наконец Жора привозит меня к какому-то скверу. Сюда, говорит торжественно, с соответствующим накатанным выражением лица, — в войну евреев сгоняли и отсюда увозили в разные гетто…

Интересно: когда подобные места мне показывают чужие и рассказывают о происходившем здесь, — возможно, действительно, сочувствуя, — я не ощущаю ничего, я — камень, скорлупа моллюска, скрывающая свое пульсирующее нутро.

(Так было в Лейпциге, где милая женщина, редактор моей книги на немецком, показывала мне памятник на месте сожженной синагоги: высокий подиум, на котором рядами стояли привинченные к бетону стулья, просто — пустые металлические стулья.

Я вежливо слушала, спокойно смотрела.

Вечером, оставшись одна в номере гостиницы, вспомнила ряды этих пустых стульев и вдруг расплакалась, — жалея, что не позволила себе сесть и посидеть на одном из них).

…Напоследок — ожидание вылета в VIP-зале, в котором сидим только я и еще одна пара: молодой человек, тот самый, что летел сюда со мною, так желал припасть к родной земле и так скоро, как выяснилось, вновь ее покидал, и юная с ним, длинноногая спутница.

Он кричал кому-то в мобильник: — ну, короче, нас тут обыскивают, и типа допрос снимают… Сейчас заломят-поведут… Все, короче, — целую в десны!!!»

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

На элитарную телепередачу «Ультра-литература» Марина явилась веселая, раскованная, — как всегда. После долгой прогулки по летней зеленой Москве. Конечно же, опоздала, поэтому сразу ее усадили гримироваться. Зашел ведущий, Кирильцев, предупредил:

— Мы с тобой поговорим о Войновиче.

Не отрывая взгляда от зеркала, Марина сказала легко, через плечо: