Ахат Мушинский - Шейх и звездочет

— Давай с балкона запустим! — всплеснула руками Юлька.

— Я как раз и пришел... Можно, Киям-абы?

— А-абсолютно!

— Правда, я с крыши сначала хотел, но с четвертого этажа тоже хорошо. Сейчас две стаи ходят, посмотрим.

— А не переманят и ее? — поинтересовался Киям-абы.

— Не должны, я два гнезда из-под нее взял.

В сером осеннем небе летали две стаи белых голубей. Одна кружила недалеко от Шаиховой голубятни, другая — в стороне хлебозавода. Юлька нетерпеливо поглядывала то на Шаиха, то на голубку. Шаих чего-то медлил, всматриваясь в чужие стаи, и Юлька попросила:

— Можно мне попробовать?

— Держи.

По его кивку она выпустила почтаря, и птица, шумно захлопав крыльями, взяла прямой курс к себе домой. Она набрала высоту, пролетела близко-близко от чужой стаи, но не присоединилась к ней, и Шаих облегченно вздохнул, и в этом вздохе слышалось: «Не вернула Верного, но да хоть сама не поймалась!» И вдруг воскликнул: «О-о!» и показал пальцем совсем в другую от взоров Юли и Кияма-абы. От дальней стаи отделилась белая точка и пошла, снижаясь в направлении Шаиховой голубятни. Ничего определенного еще нельзя было сказать о той птице, однако Шаих промолвил убежденно:

— Он, Верный! Побегу.

— И я с тобой, — сказала Юлька.

— И я тоже, Шаих, а-абаждите, — сказал Киям-абы, затараторив: — Какие дела, какие дела! Ах, Шаих, ах, Верный! Чародеи! А эта, беленькая... Волшебница! Ах, ах...

Но покинуть квартиру Пичугиных так быстро, как хотелось бы Шаиху, не удалось.

В коридоре путь лихой троице преградила сутулая фигура Семена Васильевича Пичугина в шерстяном спортивном костюме. Ни дать ни взять спортсмен, а не профессор.

— Куда, голубчики, мчитесь, сметая все на своем пути? Это и есть Шаих, о котором так много говорится в нашей семье и с которым я все еще не имею чести познакомиться и который является, как стало известно, соседом моего старинного друга Николая Сергеевича Новикова?

Пришлось остановиться, отвечать благопристойно на вопросы, пересиливая стучащееся в горле сердце.

Киям-абы попереминался с ноги на ногу и скрылся в своей комнате, откуда сразу донеслось постукивание металла о металл. Юлька, порхнув стрелками юбки плиссе, тоже исчезла. Профессор любезно предложил пройти в его кабинет. Шаих повиновался. В конце концов не на пожар бежал, если Верный вернулся, то вернулся, если нет, пять минут разговора с таинственной личностью, каким представлялся Шаиху Семен Васильевич, для Верного с подругой беды не принесут.

В просторном кабинете профессора с огромным письменным столом посередине, с ровными красивыми рядами книг на стеллажах под самый чистый от росписей и лепнины потолок, Шаих почувствовал себя неуютно. Из угла изучал гостя белками без зрачков какой-то мрачный мраморный философ. С лакированной ветки, торчащей над окном, жалил желтыми хищными глазами то ли беркут, то ли какая-то другая птица из семейства загнутоклювых. Хищник отражался в высоком, от пола до потолка, зеркале и поэтому казался неодиноким. «И ведь тоже, как и голубь, птица!» — подумал Шаих. В единственном свободном от книг проеме на стене висела линогравюра Пушкина. Пушкин скрестил на груди руки и тоже смотрел на Шаиха.

— Милости прошу. — Профессор указал жестом на стул с готической спинкой. — Не стесняйтесь, ага?

Шаих чувствовал себя стесненным. Он стеснялся этого небольшого роста, горбатого, но крепкого, как борец, человека с крупным утиным носом, цепкими голубыми глазами, сединой, покрывшей голову, точно глубокая белая панама, оставившей черными лишь виски да заушья, и с такой же молочной, как панама, — полный рот зубов — улыбкой. Профессор многажды попадался на глаза — то на улице, то в магазине, но с глазу на глаз Шаих с ним не оставался и не разговаривал. Не были, так сказать, официально знакомы. Хотя, бывало, Шаих наведывался к Пичугиным, сидел или у Юльки, или у Кияма-абы в то время, когда дома, у себя в кабинете, находился и Семен Васильевич. Но тот всечасно бывал занят и из-за двери кабинета не показывался. Что там, за этой высокой белой дверью? То же, что и у Николая Сергеевича Новикова — своя необъятная вселенная? Они знали друг друга, Николай Сергеевич и Семен Васильевич, хорошо знали. Это проскальзывало в рассказах Николая Сергеевича, однако он всегда чего-то не договаривал, нередко обрывал себя на полуслове — «у-ту-ту», задумывался и менял разговор.

И вот таинственная дверь распахнулась.

Оказалось, книг у профессора не меньше, если, пожалуй, не больше, чем у Николая Сергеевича. Это ревностно задело самолюбие друга одинокого ученого-астронома, будто сравнение шло с его, Шаиховой, библиотекой.