Ахат Мушинский - Шейх и звездочет

Новиков вышел из-под белокаменного портика университета, и его обдало солнцем и весной, той сухой, пресной весной, когда снега давно нет, но нет и листа на дереве — светлое томление в природе, ожидание... И небо ясного, прозрачного дня не голубое, не синее, а сапфирное.

Нет на свете ничего короче мая. Только-только закипят сады молоком яблоневого цвета, а уж вот он весь и осыпался, убежал, оставив вместо себя ворохи не цветов, не яблок — каких-то невзрачно-зеленых завязей.

Однако им предназначено со временем налиться соком, ароматом, превратиться в румяных, тяжеловесных красавцев-соблазнителей всех сладкоежек Алмалы и близлежащих окрестностей.

Но до красавцев-яблок еще далеко.

По городу только лишь шагнул июнь.

— Николай, выйди-ка, сынок, на балкон, взгляни, что вещают твои звезды, какое завтра утро ожидается? — окликнул своего двадцатишестилетнего сына Сергей Андреевич Новиков, шелестя перед сном газетами, которые до работы и во время работы просматривать не успевал, хотя и таскал с собою весь день в портфеле. На сей раз перед ним была кипа непросмотренных номеров — целых три недели пропадал, отряженный по делам службы, в деревнях устья Камы, и сын бережно собрал их для него.

Сергей Андреевич Новиков был человеком старательным, скромным и, несмотря на сдержанность в проявлениях душевных чувств, жизнелюбивым. Различные напасти терзали его семью, как ветер дубок во дворе по осени. Трагическая смерть матери при пожаре, когда Сергею было всего шесть годков, страшная кончина тестя в восемнадцатом, вызвавшая неизлечимую болезнь сердца жены, исключение сына из университета, потеря своей службы в конце двадцатых, биржа труда, погрузочные работы на волжских пристанях, полуголодное существование с постоянной погоней за лекарствами — в семье всегда кто-нибудь да болел. Но жизнь явление настырное. Вопреки всему она продолжалась. Она, как ни странно, умела еще и радовать тихими рассветами, куском хлеба на столе, доверчивой улыбкой жены... Согревала она относительным благополучием детей: мало ведь кто верил, что от рождения хилый, еле-еле душа в теле Николенька выживет, но он жил, трудно, болезненно, но жил; слава богу, и Оленьке уж скоро тридцать, окончила университет, правда, замуж все никак, но это частности.

— Ну, что, сын? — оторвался от газеты Сергей Андреевич, когда Николай вернулся с балкона.

— Завтра, папа, будет вёдро, будет прекрасный солнечный день.

— Свежо предание...

— Нет, определенно. Сегодня небо, точно раскрытая книга.

— Ну и чудесно, ну и хорошо, — с этими словами Сергей Андреевич взял следующий номер местной газеты и на четвертой, последней странице в разделе объявлений прочел: «Началась чистка аппарата...» Далее следовало полное название аппарата, его, Сергея Андреевича Новикова, места службы. Что такое? Сергей Андреевич нацепил очки, которыми пользовался редко, нашел то самое место в газете. Нет, ему не померещилось. Впрочем, что мерещиться, такие объявления красовались там и сям повсюду, во всех газетах, даже на заборах лепились. Жирным заголовочным шрифтом чернело: «Началась чистка аппарата Северо-Западного Госторга по Волжско-Камскому району». И далее помельче, боргесом: «Все материалы о недостатках работы последнего и материалы на отдельных сотрудников просят направлять в Госторг, комиссии по чистке». Сергей Андреевич взглянул на дату выпуска — номер свежий, сегодняшний.

— Освежающая информация!

— Что такое? — переспросил Николай.

— Нет, ничего особенного... Просто порядочно дома не был, а тут много интересного накопилось. Жизнь-то без меня не стояла на месте. Не стояла, м-да-а...

После командировки он еще не был на работе. Что там творилось, кого почистить хотят?

— Так, говоришь безоблачный будет денек?

— Безоблачный, папа.

Николай не ошибся. Утро нового дня заглянуло в окна дома на Алмалы, тенистой улице на восточной окраине города, ясное и безмятежное. Оно прошлось по комнатам косыми, стрельчатыми лучами, чистыми, еще без налета дневной пыли, подняло головы съежившихся цветов на подоконниках, вскружило, развеселило присмиревших за ночь мух и, оставив на стенах трепетных зайчиков, двинулось дальше — будить град к жизни трудовой и звонкой.

Раньше всех в доме, в шестом часу утра, по времени, как гвоздика полевая на склонах Немецкой Швейцарии, раскрыл глаза Николай. По его меркам спать он лег рано— всего лишь в двенадцатом часу ночи, поэтому спозаранок и проснулся. Предстояло дописать статью из истории астрономии и отвезти в университет, где договорился встретиться с директором АОЭ и передать ему свой труд для публикации в университетском издательстве. В обсерватории Николая Новикова любили как человека душою чистого, до болезненности скромного, лишенного всякого признака тщеславия, его ценили как талантливого ученого и труженика поистине сизифова упорства. Уже в первые годы пребывания в обсерватории ему самому была предоставлена возможность планировать свою работу, определять ее объем (объемы, надо сказать, он планировал себе фантастические). Историческая статья, выношенная в голове до последней точки, вылилась на бумагу легко, и утром оставалось дописать два-три обобщающих абзаца.