Ахат Мушинский - Шейх и звездочет

— Так-то оно так, сын: разум душе во спасение, всевышнему на славу. Но, бывает, спасения нет. И тут уж лучше за дело пострадать, чем за так, за здорово живешь. Разум-разумом, а быть безликим статистом, хоть и правильно мыслящим, честным, и того пуще — отдушиной для чьих-то бицепсов, право, кому охота! Фу, ты — мерехлюндия какая-то под этой глупой, равнодушной луной. Прости, упустил из виду, что ты у меня астроном. Конечно же, не луна тут виной, но глупости под ней творятся. А в детстве я представлял астрономов в черных колпаках со звездами и в балахонах до пят, с подзорными трубами в руках и толстенными талмудами под мышками, этакими знатоками сверхпрошлого и сверхбудущего, ясновидцами, не щами сытыми, а одной лишь звездной пыльцой. Во как! И вдруг мой родной сын — звездочет. А? Это все Забродин, все он, дорогой Федор Софроныч, причастил тебя к звездознанию — как там астрономия по-исконному-то?

— Звездословие.

— Вот бы старику, царство ему небесное, хоть одним глазком взглянуть в вашей обсерватории в самый мощный телескоп на эти звезды! — Новиков-старший приобнял сына. — Ничего, все будет хорошо. И насчет университета перестань волноваться. Нет, так нет. В конце концов, если на то пошло, человек образовывает себя сам. — Сергей Андреевич не разделял устремленности сына во что бы то ни стало получить университетский диплом. И без него можно заниматься любимым делом. Диплом — не знания. А знания у сына есть. И немалые. На душе Сергея Андреевича сделалось спокойно и надежно. Справное продолжение у него остается на этом свете. Он окончательно отвязался от настроений, опутавших его днем, когда его вызвали в комиссию по чистке. В досье комиссии ждали себе пополнения два подшитых в дело анонимных письма, подробно излагавших «контрреволюционную деятельность Новикова на должности уполномоченного Госторга». Впереди, безусловно, ожидались новые обличения, новые разбирательства... В общем, мало приятного. Однако ни слова из того сыну он не сказал.

Надейся, говорят в народе, на добро, а жди худа.

Так оно в жизни и получается. Надежды плутают, опаздывают, проваливаются безвозвратно, а подспудна ожидаемое худо приспевает без промедления.

Через день бывший студент Николай Новиков был вызван в университет на апелляционную комиссию, где получил по первое число за клевету на общественные организации вуза, носящего имя великого Ленина, и антисоветское выступление в Державинском садике при всенародном низвержении скульптурной апологетики царизма. Купец он и есть купец, сказали ему, одной рукой жалобы и апелляции строчит, морочит головы занятым строительством социализма людям, а другою за горло пролетариат хватает.

— Вы же, Новиков, деклассированный элемент, пережиток прошлого! — выступил на заседании комиссии самый молодой ее член, красивый, рослый, чернобровый блондин в кожанке. На столе перед ним покоился потертый портфельчик Новикова. — Маскировались, под простачка работали, но истинное лицо проявилось-таки. Надо же из кожи вон лезть, аж милиции пришлось вмешаться. И портфель с документами, статьей, читательским билетом забросили. Вот ваше отношение к университету. Чего ж вы хотите, какой взаимности от нас требуете? Разбираться с вами не здесь надо было, а там, там... — Чернобровый блондин показал на окно, подразумевая какое-то другое учреждение, скорей всего то самое, где Новиков уже побывал. За окном, на которое указал оратор, в июньском зное лениво шевелились зеленые листья, задиристо чирикали воробьи, оратору было жарко в кожанке, он раскраснелся, но терпел, даже пуговицы не расстегнул. — Либеральничаем, защищаемся, а я предлагаю поднять вопрос о целесообразности пребывания Новикова в штате многоуважаемой астрономической обсерватории. Как он там работает без высшего образования?

...Шевелилась листва, воробьи бесновались все неистовее. Веселый народ — воробьи, им все нипочем — жара, мороз...

Дома ждало письмо из Ленинграда. В нем сообщалось, что Татьяна Родимцева и Семен Пичугин соединяются брачными узами и приглашают Николеньку на свадьбу.

Семена Пичугина после окончания университетского курса хотели оставить на кафедре — как незаурядного математика и общественника, но он отказался, распределился в местный научно-исследовательский институт, с которым у него были завязаны хорошие деловые связи еще с первого курса, а потом представился случай, и он уехал в Ленинград, на службу не ахти какую, но в Ленинграде жила и работала после университета Родимцева Таня.