Ахат Мушинский - Шейх и звездочет

— Но я дома работаю. Вот здесь, сейчас... Так установлено. Я осуществляю задание обсерватории. Я п-почти не сплю. Три-ч-четыре ч-часа в сутки...

Николай Сергеевич разволновался, но не обиделся на несведущего человека. Всего не объяснишь. Лишь полгода назад у него в помощниках было полдюжины лаборанток, два опытных специалиста, но из-за необъятности тему пытались законсервировать, а затем ограничились переводом всего отдела на другой участок. Руководитель остался в одиночестве, у подножия горы, вершина которой, по словам коллег, упирается за облаками в звезды. Но и тем доволен.

— Три-четыре часа в сутки... В конце концов я и на дорогу время не трачу.

В дверь постучали.

— Можна-а?

Шурша супермодным белым плащом, вошел Киям Ахметович Мухаметшин. Шаих познакомил его с Николаем Сергеевичем в начале лета, и с тех пор бывший артист навещал ученого.

С отчимом Шаиха Киям-абы еще не был знаком. И когда Николай Сергеевич представил их друг другу, бывший артист, кавалерист, инвалид... проговорил после паузы, заполненной тревожным постукиванием яблоневой ветки в окно:

— Мне кажется, я вас где-то видел.

Гайнан ухмыльнулся:

— Если вы бывший циркач, то и я же цирковой работник. А наш брат друг друга должен знать.

— Кстати, Гайнан Фазлыгалямович тоже фронтовик,— радостно проинформировал Николай Сергеевич.

— На каком фронте воевали?

— У-у! Где я только, Киям-абы, не дрался! Куда только судьба меня не кидала и что только со мной не вытворяла! Хлебнул, хлебнул...— Гайнан завертел в жестких пальцах гильзу «казбечины».— Кирзовым сапогом хлебнул. Сперва с запада на восток топали, после с востока на запад. Досталось... А вы где воевали?

— В Смоленской области воевал, под Москвой воевал...

— A-а, нет, вот только там-то я, можно сказать, и не был.

— И все-таки, где же я вас видел?

— Вот,— вставил Николай Сергеевич,— Гайнан Фазлыгалямович утверждает, что книги — это суррогат.

— У меня внук то же самое говорит. Говорит: ну что твои картины? Ну что Левитан, Айвазовский, Урманче? Лучше любоваться настоящими лесами, настоящими морями, живыми людьми... Нет, я вас точно где-то видел!..

Киям-абы еще долго сидел у Николая Сергеевича, а Гайнан не задержался:

— Не буду мешать, не буду мешать... Три человека — уже не беседа.

«Где он меня мог видеть?» — выйдя во двор и закурив, профорсировал память Гайнан и не вспомнил.

Жизнью своей Гайнан Фазлыгалямович Субаев не дорожил. Во всяком случае, говаривал так. В дискуссиях с ученым соседом он к месту и не к месту повторял смачно:

— Жизнь, глубокоуважаемый Николай Сергеевич, копейка... Жизнь, дорогой вы мой,— это всего лишь борьба с ее бессмысленностью.

Однажды Николай Сергеевич недоуменно возразил:

— А как же вы на фронте?..

— Чепуха! — ответил бывший «военный майор».— Игра!.. Игра взрослых мужиков, чтобы не думать о никчемности всего. Вот мне два года назад операцию сделали. Язва. Полжелудка отхватили. Я сутки потом проснуться не мог... от наркоза. А очухался, так, знаете, о чем первым делом подумал? Опять жить, опять эта тягомотина на пути к смерти! Лучше уж не просыпаться было. Какая разница: годом раньше ноги протянешь, годом позже? Ведь потом, после смерти-то, до фени все будет. Нигде не зачтется. Фатеру тебе там за выслугу лет фенешебельнее не предоставят.

— Фешенебельнее,— деликатно поправил Николай Сергеевич.

— Хоть и так, все равно не достанется. Если бог с аллахом есть на свете, то это самые изощренные садисты. Вытащат человека на белый свет, ткнут носом: вот как жизнь сладка, отведай... И опять его в тьму, в мешок. Я не боюсь смерти. Где были, туда и вернемся. Хуже не будет.

Так считал Гайнан Фазлыгалямович Субаев.

Но не так он считал двадцать лет тому назад, когда началась война и когда его фамилия была Аширов, а имя — Бослюд (расшифровывается: бытие определяет сознание людей, но сам он такой наполненности своего имени не знал, доказывая, что отец назвал его, родившегося в семнадцатом году, в честь босого люда).

Получив в июне сорок первого мобилизационную повестку, Бослюд Аширов решил: в священной войне Красная Армия победит как-нибудь без его помощи, порвал повестку и в тот же день укатил из родной Аксеновки, что в Пензенской области, в Ступино, маленький городок в девяти километрах от Каширы и девяноста девяти от Москвы. В Ступино у него жил дядя, у которого и гостить приходилось, и подработать малость — дядя был начальником. Крупным начальником местного значения.