— А не будет тесно? — Ханиф расспрашивал теперь сам и с молодым аппетитом, ловко — ни одной изюминки на скатерть — расправлялся с многоэтажным куском губадии.— А в загсе расписались?
— На днях распишемся, куда спешить.
— Летом-то ничего, Шаих в сарае живет.
— Ночует,— поправлял Гайнан.
Ханиф вспомнил прибаутку:
— Что красный? — Жениться хочу.— Что зеленый? — Женился!
Оба смеялись, и Гайнан остроумно отвечал:
— Да-а... На войну и на женитьбу надо смело идти. Сам-то женат?
— А как же! Два бойца в тылу.
— Из ранних наш участковый, из ранних,— вступила в разговор Гульфия-апа, мать Киляли. С какого боку-припеку оказалась она тут? Со стороны жениха? Позже я узнал с какого боку...
Скоро свадьба шумно выкатилась во двор. Щедро грело августовское солнце. Какие заботы на исходе лета? Да в выходной, да на свадебке?! Гуляй-пляши, только бы ноги не отнялись. Двор у нас раздольный был, лишь у сарая кустарник сирени да дуб посередке со столиком и лавочкой, где и пристроился гармонист. Подпер он спиною дуплястый ствол, тронул пуговки Шаиховой гармошки и лихо развернул меха. Гости встрепенулись, просияли, пошли пляски, зазвенели песни, татарские, русские...
Все одно — не свадьба то была. Ни жениха в черном, ни невесты в белоснежном. Сторонний человек и не понял бы, по какому поводу праздник. Но люди, гулявшие там, прекрасно все понимали. Они от души желали соседке, повидавшей в жизни мало чего хорошего, пусть припозднившегося, пусть маленького, но счастья с новым на Алмалы человеком. Что ни говори, а муж в доме — это и печь тебе теплая, и ворота тесовые.
Не понимал всего этого лишь Шаих. В тот день с утра он умотал на рыбалку и вернулся поздно, когда погожий августовский день сменился черной, грозовой ночью.
В ту ночь я лег спать дома, а не на террасе. За окном сверкало и трещало, и я считал секунды между вспышками молнии и раскатами грома — так нас учили определять, далеко ли гроза. Я лежал с братом на полу (чего нам — мужики как-никак, сестра спала на диване, а мать с отцом — на кровати за шкафом), он тоже ворочался, и я шептал ему, что гром гремит сразу же за молнией, значит мы в эпицентре грозы. Спи, умник, отвечал брат. Но мои опасения оказались не пустыми.
Застучал по подоконнику дождь, на дверях ворот звякнула щеколда, заскрипели литые петли, тренькнула, задев обо что-то, велосипедная педаль.
«Шаих вернулся»,— определил я. И тут же страшная молния ослепила окна.
Мне показалось, что это и есть светопреставление, что от удара молнии земля раскололась, и из нее хлынула расплавленная сердцевина, о которой мы знали по урокам географии. В комнате воцарился полдень. Бомбой разорвался гром. Но вот толща тьмы застила глаза, и в воцарившейся тишине я услышал, как, падая, протяжно охнул всеми ветвями разом наш родной дуб.
Шаих в рубашке родился — он лежал во влажных ветвях поверженного исполина не то, чтобы невредим, но жив. Поломались удочки, у велосипеда свернуло раму в дугу... А у него лишь ссадина на щеке, рубаха порвана да велосипедным рулем прищемило ногу, и он не мог встать.
Из плена Шаиха высвободили мои отец с братом. Я тоже пособлял. Рядом с ножовкой и топором метался Гайнан. Тут же охала Рашида-апа.
На другой день, когда распиливали наш дуб на бесплатные дрова, мужики не переставали удивляться: и мальчишка живым остался, и пожара не было...
Дерево, раскинув ветви, как руки, заполнило двор, перекрыло, перегнувшись через забор, улицу. По могучему телу поваленного богатыря бегала малышня. От молнии ни следа.
Мужики работали шустро. Через два дня от кряжистого друга остался пенек.
19. Где же я вас видел?
Гайнан Фазлыгалямович освоился у нас быстро. Степенным видом, своим соборно-органным голосом он внушал окружающим доверие. К нему, мужику семейному, потянулись кое-кто и из молодежи. Я стал встречать его то с Килялей, то со Жбаном...
На стадионе «Трудовые резервы» он познакомился с Пичугой. Что их потом сблизило? Не футбол же. Хоть Гайнан и рассыпался в комплиментах по адресу «неудержимой десятки» (у Пичуги на футболке значился номер, как у Пеле), было очевидно, что за душой болельщика кроется еще что-то.
Очевидно?..
Ничего тогда не было очевидно, кроме того, что с появлением Гайнана Шакировы зажили сытнее.
Новый папа Шаиха работал завскладом в цирке. Какие уж там оклады, какие пайки? Но свежая говядина теперь ежедневно ворочалась в кастрюлях Рашиды-апа, разнося по этажу редкие для той нашей общей кухни аппетитные пары.
Читать дальше