Ахат Мушинский - Шейх и звездочет

— Больше вашей? — спросил я.

— Больше. Но марок было побольше у меня.

Когда писатель создает своих героев, то для цельности образов отсекает все лишнее, оставляя бедняжек без многих родинок и родимых пятен, свойственных живым людям, дабы не отвлекать читателя от главного, гипертрофируя это главное до, как говорят литераторы, типа. Но жизнь, мы знаем, богаче любой литературы, и любой мелкий человечишка шире любого литературного образа. И Николай Сергеевич вдобавок ко всему прочему — астрономии, математике, физике, истории, научной фантастике, литературному творчеству, пушкиноведению и т. д. — как это все вместить под одну маску?! — был заядлым коллекционером. Собирал марки. А о том, что увлекался и открытками, мы узнали лишь в тот вечер.

Николай Сергеевич рассказал, что открытки коллекционировать его дед пристрастил, Федор Софронович Забродин, сын крестьянина Софрона Тимофеевича, того самого, который выкупился из крепостных пут, переселился из Владимирской губернии в торговое село Козловка на Волге и приобрел часть имения и дом у сыновей Николая Ивановича Лобачевского.

— Туда я впервые съездил в четырнадцатом году. Как сейчас помню, — усмехнулся Николай Сергеевич, — сижу у дедушки за столом в кресле Лобачевского и ораторствую перед смеющимися тетками о целебных свойствах ухи. Потом дед перебрался в Казань на Засыпкина, теперь улица Федосеевская. Оттуда в августе восемнадцатого года я и принес этот саквояж с открытками. — Николай Сергеевич насупил брови, какие-то далекие воспоминания коснулись его высокого чела.

Мы не раз слышали о Федоре Софроновиче Забродине, деде Николая Сергеевича по матери. Это он с маленьким Николенькой и плотником, мастером на все руки, Захаром Дерюгиным за один весенний месяц неистовой работы соорудил в Козловке на крыше сарая астрономическую вышку с вращающейся по толстому металлическому кольцу башенкой, в которой была установлена не то немецкая, не то французская труба с пятидесятичетырехмиллиметровым объективом, оставшаяся в доме якобы еще от самого Лобачевского. Насколько достоверно то, что от Лобачевского труба унаследована, Николай Сергеевич и сам не знал. Дед шутником был и мог присочинить. Уживались в нем странным образом, с одной стороны, богомол истовый, суевер, с другой — мужик-естествоиспытатель, выдумщик, предприниматель, хитрец. В тот год (1915) десятилетний Николенька гостил в Козловке из-за болезни больше прошлогоднего — почти всю весну и лето. Волшебное то было для мальчика время, несмотря, на болезнь, счастливое. Каждый вечер дед с внуком поднимались в свою обсерваторию и допоздна изучали звездное небо, чаще южное полушарие, более богатое разнообразными россыпями светил. Особенно пленило величественно плывущее по небесному океану древнее созвездие Корабль Арго — Паруса, Киль, Корма, Компас (составные созвездия) — все на месте у Корабля, и трюмы полны сокровищ — сонмы ярких, двойных, переменных звезд, туманности, скопления, — правда, не весь Корабль из Козловки виден, но книги, специально припасенные дедом, и юное воображение с лихвой дорисовывали сказочное созвездие. Доморощенные астрономы пропадали на вышке и днем, рассматривали пятна на Солнце или, сняв трубу со штатива и приладив, как подзорную, устремлялись обостренным взором по руслу Волги вслед за каким-нибудь пароходиком. В то лето Николенька записал первые свои астрономические наблюдения. Они полнились в его специальной тетради почти ежедневно. Почти — это потому, что исследовательскую работу частенько прерывали облака и любознательные посетители, наведывавшиеся и днем, и ночью, и из своей Козловки, и издалека, и даже с той стороны Волги. Деду это не очень нравилось — сглазят, говорил, а Николенька возражал ему, разъясняя, что время и обсерваторию жалеть тут грех, надо просвещать народ. Те огромные каникулы пролетели в Козловке, как один день. В августе Николенька, подокрепший на парном молоке и свежем деревенском воздухе, вернулся в Казань, нужно было готовиться к началу учебного года. А через пару неделек получил письмо от деда: «Таки сглазили ее. Спалило вышку вместе с трубой от молнии пожаром».

Вот такой дед был у Николая Сергеевича — Федор Софронович Забродин.

Теперь мы разглядывали открытки, собранные им и любимому внуку переданные.

— В восемнадцатом вы их принесли? — переспросил Шаих.

— В восемнадцатом, в августе, в первый день захвата Казани белочехами. Мне тогда было — сколько? — да, тринадцать…