Ахат Мушинский - Шейх и звездочет

— У всякого своя чаша, — как бы оправдываясь, разводит руками Николай Сергеевич. Берет со стола книгу. — Купил томик Ахматовой.

— Ага... Не печатали ее сколько! Меняются времена... Сегодня хоть вздохнуть можно свободно.

Беседа их скачет с одного на другое. На нас они внимания не обращают. Мы им не помеха. Свои. Сидим неслышно, как мыши.

— Мне недавно Тютчева преподнесли, — почесывая ногтем бровь, молвит Семен Васильевич. — Двуязычный поэт... Интересное явление. Что ни говори, а билингвизм накладывает свой отпечаток, долго его стихи русским духом не пахли, а век прошел, поди теперь поищи более русского. Кстати, я помню, у тебя есть два рассказа на французском. Ты их еще в школе написал.

— Детские забавы, — ведет Николай Сергеевич ладонью по пегой, кустиками седой щетине, точно размышляя: подкоротить ее или еще потерпит.

— Стихи свои так нигде и не напечатал?

— Нет.

— А я не удержался, даже малюсенькую книжечку выпустил.

— Я видел.

— Ничего?

— Ну это я все знаю и много раз говорил тебе...

— Ага, ага... Николай, а у тебя же еще фантастические романы и повести были?

— Почему были? Они есть.

— Надо их достать, реставрировать, предложить куда-нибудь. Чего под спудом хранить, не те времена. Конечно: блажен, кто про себя таил души высокие созданья и от людей, как от могил, не ждал за чувство воздаянья! Помнишь?

— А как же. Вот и таю, и остаюсь блажен.

— Мне твой «Эликсир молодости» запомнился. А ты читал мою книгу о Пушкине?

— Объемистый труд, глубокий. Но есть и неточности. У меня записано, сейчас покажу.

— Потом, Николай, потом, успеется еще.

Сорвавшийся с места Николай Сергеевич возвращается на место, спросив вдруг:

— А ты мою о Пушкине читал?

— Помилосердствуй, Николенька, какую?! Я и газетной заметки из виду не упускаю. Не видел, не слышал...

— «Пушкин—декабрист». Недавно закончил. Кое-кто из наших уже почитал. Погляди. — Николай Сергеевич с мальчишеской расторопностью извлекает из-под стопки бумаг на письменном столе одну из четырех хорошо нам известных общих тетрадей в оберточной из-под сахара или макарон бумаге поверх своих дерматиновых обложек, в которых он «таил» свой многолетний изыскательский труд о Пушкине. Эти тетрадки главу за главой Николай Сергеевич читал нам. Но ему, естественно, хотелось показать их специалисту.

— Хочешь сказать, что Пушкин был причастен к тайным обществам декабристов?

— Не причастен, а состоял в тайном обществе.

— Гм-м... — Семен Васильевич раскрывает тетрадку. — У тебя почерк еще мельче стал. Смотри, испортишь зрение.

— Пока не жалуюсь.

— Так-с... — Профессор снимает очки и ведет утиным носом по рукописи. — Не ты первый сие доказать замыслил. Но любопытно, любопы-ыытно. Ага... С лицейского периода начинаешь копать. — Профессор примолкает, углубляется в чтение, переворачивает страницу за страницей. — Надо внимательно почитать. Ты мне дашь домой?

— Это единственный удобочитаемый экземпляр.

— Удобочитаемый? Здесь криминалист нужен. Но ничего, разберемся. — Семен Васильевич деловито принимает из неуверенных рук Николая Сергеевича остальные три тетради и уж больше не листает их, а сразу прячет у себя в портфеле. — Не беспокойся, Николай. Прочту, сделаю пометки, все равно тебе переписывать придется, в таком виде ни одна машинистка не расшифрует. Кстати, Татьяну Георгиевну не видел? — Голос профессора ровен, он вновь сажает на нос очки и смотрит уменьшившимися глазами.

— Татьяну Георгиевну? — встрепенувшись, переспрашивает Николай Сергеевич, тем самым выигрывая время, чтобы хоть немного унять волнение. — Пять лет назад. В школе номер двадцать восемь, куда меня пригласили рассказать учащимся о развитии у нас астрономии. Точнее сказать, заявка из школы в обсерваторию поступила, а уж там... мне поручили. У меня как раз статья была опубликована о наблюдении еще в мае тысяча семьсот шестьдесят девятого года учителем Казанской гимназии прохождения Венеры по диску Солнца.

— Помню, помню, в московском выпуске «Историко-астрономических исследований». Примечательный материал.

— Так вот, стало быть, я и рассказал о Комове, о его первой в нашем городе астрономической обсерватории. Вопросов много было: где? В каком месте города? Какая? Потом о Литтрове рассказал, о Симонове...

— Это ясно...

— А Таню... А Татьяну Георгиевну я встретил после своей лекции в коридоре школы. Она, выяснилось, математику там у них вела.

— Вела?